Добрые люди
Шрифт:
Он и впрямь двинулся к выходу.
А потом я набрался храбрости и тоже задал вопрос, который очень хотел задать.
– Я бы тоже хотел на флоте служить. Как к вам на службу попасть? – спросил я и крепко смутился. – К вам, наверно, только «отличников» берут.
Кто-то захихикал, но матрос с тремя лычками шикнул на него и, сделав серьезное лицо, сказал мне и всем:
– А как ты думал, Павел? Конечно, на флот призывают только «отличников», причем круглых. Здесь, к примеру, одни «отличники» сидят. Круглые.
Кают-компания грохнула и зашлась в безудержном
Но моего отношения к советскому флоту и, конкретно, к эскадренному кораблю «Стремительный» это совсем не испортило.
Я понимал: шутки шутками, а боевую технику в самом деле могут обслуживать только очень грамотные люди.
Тот, с тремя лычками, мне так и сказал:
– Ты, Павел, учись на пятерки, и тогда тебя возьмут.
Потом началось самое волнующее и приятное. Кто-то спросил:
– Ну, какое желание у тебя есть?
Эх, в самую точку попал! Самым страстным, настоящим желанием моим, как и всей деревенской детворы, было носить военно-морскую форму. Я давно уже износил, истрепал, а потом и потерял бескозырку моего отца, служившего на Северном флоте. Теперь ничего не осталось.
Но как спросить? Вообще, просить что-нибудь у чужих у нас в деревне было не принято. Но и упускать такую возможность было бы глупо.
Я отважился.
– Бескозырку бы мне поносить…
Корабельная команда вытаращила глаза, и кто-то звонким голосом крикнул:
– Правильная постановка вопроса! Парня надо одеть в форму советского матроса! Где у нас каптенармус, где Клычко?
Все загалдели: «Где Клычко? Где Клычко? Давай сюда Клычко».
Кто-то за ним побежал, и вскоре появился старший матрос Клычко – крепкий парень в ладно сидевшей форменке, со спокойными и нахальными глазами.
(Уже потом, будучи взрослым, я узнал, что все военные, связанные с имуществом, имеют такие спокойные и нахальные глаза. Мимо таких муха бесплатно не пролетит.)
– Ну, чего тут галдите? – с сонным выражением лица спросил каптенармус.
– Парня одеть надо, видишь, гость у нас, – сказал матрос с тремя лычками.
Клычко глянул на меня оторопелым сонным взглядом здоровенного кобеля, которого ненароком разбудила неосторожно пискнувшая мышь.
– Вы чего, обалдели! У нас же размера на него нет! Он же маленький. Да и лишнего нет, все учтено.
Команда засвистела на него, заулюлюкала:
– Не позорь корабль перед населением. Перестань кочевряжиться, все найдешь, если захочешь.
Да и офицер его попросил:
– Найди чего-нибудь. Надо бы одеть молодца.
Клычко скуксил свирепую физиономию, развел руками, для порядка покрутил пальцем у виска, глядя на команду, и определил всю ситуацию следующим образом:
– Дети вы малые, а не доблестные краснофлотцы, едри вашу мамку!
И вышел.
На него никто не обиделся, и кто-то сказал с нескрываемым к нему уважением:
– Найдет. Если Клычко сказал, значит, найдет.
Я, правда, понял, что Клычко выразил совсем обратное, но, видимо, матросы лучше понимали друг друга.
И
впрямь, совсем немного прошло времени, как дверь кают-компании открылась, и в ней появились сначала руки со стопкой глаженой военно-морской одежды, а затем вполне уже проснувшееся озабоченное лицо старшего матроса Клычко. Он обратился к офицеру:– Вот, собрал кое-что из неучтенки, товарищ капитан третьего ранга. Конечно, ничего не подойдет, но…
Все заулыбались, сказали слова, приятные Клычко, и меня стали одевать.
Конечно, мне ничего не подошло. Тельняшка была до колен, фланелевка свисала с плеч, брюки надо было застегивать где-то в районе груди, а бескозырка крутилась на голове словно карусель. От всего этого пахло нафталином и чем-то казенно-мужским, и у меня от новых ощущений и от огромного счастья кружилась голова. Будоражило кровь само необычайно яркое и свежее понимание, что я примеряю военно-морскую форму.
Вокруг меня крутились матросы. Они то ставили меня на табуретку, то снимали с нее. С нитками и иголками они что-то загибали, подшивали, зауживали, отрезали, при этом все сильно были возбуждены, волновались и все время друг другу что-то кричали. Я почти оглох и от волнения, от переизбытка новых ощущений совершенно обалдел. Что матросы сделали с бескозыркой, я не знаю, но она мне стала вдруг подходить после многократного примерочного нахлобучивания и стаскивания с головы.
Потом кто-то крикнул:
– Ну, как будто все!
И все вдруг отпрыгнули от меня и стали разглядывать. Глаза у всех растопыренные, все цокают языками, головами крутят, то набок наклонят, то назад.
– Вроде ничего, – оценил кто-то.
– Не-е, не пойдет, – махнул рукой парень с тремя лычками. – Значков не хватает. Какой хороший матрос без значков домой явится? Если их нет – значит плохо служил.
Народ его поддержал, и несколько человек куда-то убежали. Вскоре вернулись с невесть где собранными значками.
И вот два матроса прикручивают и прикалывают мне значки: один на правой стороне груди, другой – на левой. Штуки по четыре с каждой стороны. Я искоса глядел на них и чуть не терял сознание от великой удачи. Ведь каждый значок в деревне – это целое состояние. Любой можно поменять на самую лучшую рогатку, на железный обруч с крючком из проволоки, чтобы гонять с криком по деревне, или на самолучший пугач. Да мало ли что еще может украсить боевое времяпровождение деревенского гопника!
Удача просто обрушилась на меня с неба и крепко придавила.
– Вот теперь все, – подытожил матрос с тремя лычками. – Ребята, несите зеркало.
Когда зеркало принесли, я совершенно себя не узнал. На меня таращился худенький маленький матросик и шмыгал веснушчатым носом. Форма сидела на нем балохонисто и несуразно. Руки он держал по швам. Зато грудь была украшена разноцветными блестками военно-морских заслуг.
– Тебя надо научить честь отдавать, – сказали мне матросы. – Это первое дело для любого военного.
Этому я быстро научился.
– Руку, руку не сгибай, подбородок повыше, – подсказывали мне.