Добрым словом и пистолетом

Она сидела рядом с королевой в таком же кресле, чуть прикасалась ладонью к ее безвольно расслабленной ладони и смотрела с привычным выражением задумчивой безмятежности — будто прислушивалась к чему-то далекому, слышному ей одной. Разноглазый черно-зеленый взгляд, светлое платье, причудливые косы белоснежных волос, низки раковин, речного жемчуга и костяных бусин — рядом с погруженной во мрак траура Мелиан она казалась ее светлым двойником.

— Мальчику не нужно ехать во дворец. Заводи не впустят чужаков, а он нам свой, пусть и не по крови. Если позволишь, сестра, я сама встречу и сопровожу его. Возникнет угроза — Река убережет.

— Река?.. — задумчиво повторила Мелиан. — Ее силы недостаточно. Как и моей…

Она замолчала и засмотрелась то ли на стену, то ли в пустоту у стены, то ли в собственную внутреннюю пустоту.

Белег поймал не первый уже быстрый взгляд Галадриэль: принцесса напряженно вытянулась в стороне, переодетая в дорожный брючный костюм, очень напоминающий нарготрондскую офицерскую форму; на подбородке и на щеке у нее темнел лилово-красный кровоподтек, волосы были непривычно туго стянуты в косу; и все же, несмотря на это, она не выглядела ни капли поникшей, ни хоть сколько-то растерявшей обычный напор. На Белега посматривала, будто хотела что-то сказать, но то ли не решила, что именно, то ли не хотела при всех.

— Разговор не займет много времени. А дамы смогут приготовиться к отъезду, — продолжил Белег.

Мелиан не шелохнулась.

— Я готов присутствовать, если это успокоит вас, Ваше Величество, — шевельнувшись за его плечом, добавил доктор Игливин. — Мы могли бы немного пройтись — до большого зала, там никто не побеспокоит, а я не буду подслушивать, господин Куталион, посижу в стороне. Вы позволите?

Возражать никто не стал. Кайссэ плавно поднялась, плавно склонила голову и сделала знак невестке — обе вышли, и уже из приемной донесся голос Адунлайн: она со смесью тревоги и досады проговорила, что сын опять куда-то делся и опять его надо разыскивать по всем покоям. Придворные дамы остались в будуаре, а королева под руку с чутко склоняющимся к ней доктором Игливином, Белег и Турин, доктор Адвэллион с помощником и принцесса Галадриэль поднялись и пошли в сторону танцевального зала тем же путем, каким недавно Белег уже шел, чтобы наедине поговорить с самой Галадриэль.

В танцевальном зале почти ничего не изменилось. Точно так же стояли вдоль стен банкетки и стулья, грудилась прочая зачехленная мебель, прятались у дальней стены за ширмой ненужные украшения и подарки, а беспорядочно увешанное Урожайное дерево возвышалось над ее краем, и только прибавилось вокруг еще каких-то коробок, коробов, шляпных кофров, чемоданов, ящиков и саквояжей…

Королева, отпустив поддерживающую руку, первой прошла через темный зал и остановилась перед криво расшторенным окном, замерла черным силуэтом в полоске уличного электрического света. Доктор Игливин, как и обещал, деликатно присел в углу и замер. Снаружи остались Турин и доктор Адвэллион с помощником, а Галадриэль уже на пороге поймала Белега за рукав:

— С ней не то что-то, — шепнула она одними губами.

— Я понял.

— Нет. Вы не поняли.

Она хотела добавить, но Мелиан, не поворачиваясь, сама позвала от окна:

— Задавай же свои вопросы, Белег.

Привычке называть их всех на «ты» она никогда не изменяла. Даже когда сам язык устойчиво изменился, этикет облекся в более сложные формы, и все они быстро усвоили эти изменения — в формальной обстановке обращались по титулу не только к королеве, но и к самому Тинголу. Белег не оставлял это «вы» и в нечастых личных разговорах, а Мелиан никогда не поправляла.

— Скажите, королева, — он приблизился и остановился рядом с ней, обратился тихо, глядя туда же — в подступившую из сада и одним только террасным фонарем сдерживаемую черноту: — Вы не хотите ничего рассказать?

— Рассказать… Возможно. Возможно, мне стоило бы, Белег. Но не могу.

— Почему?

Она неопределенно пожала плечами.

— Мне попытаться самому?

— Скверная затея.

Белег помолчал.

— А может, скверная история? Или некрасивая? Недавно мне самому пришлось рассказать одну. Смотреть со стороны — тоже некрасивую.

— Вот как?

— Про то, как некто в нужный момент оказался в нужном месте, где его ждала случайная встреча.

— Тебе ли не знать, что в жизни есть место и случайностям…

— Но не все таковыми являются. Даже если этот некто не подозревает иного. Я ошибаюсь? Я ведь никогда не думал в таком ключе, не было повода.

— Разве я его дала?

— Разве нет?

Она молчала, глядя в ночь. Снаружи, из-за двери в соседнюю комнату, раздался неясный шум, Белег коротко взглянул, но ничего не произошло — только доктор Игливин, все такой же отрешенный, сидел в дальнем углу и рассеянно подкручивал свои карманные часы.

— Королева, скажите, что там было? Что вам известно? Время идет, а мы только вязнем. Факты валятся, как снег, но он весь будто затоптан сразу. А так не бывает. Скажите, что вы знаете? Я же вижу теперь: знаете. Где начало? Куда мне повернуть? И что вас так пугает?

Она подняла голову и все-таки посмотрела на него.

Среднего роста, очень — исключительно — красивая, яркая, какая-то обволакивающая и загадочная, она всегда будто таила в себе нечто неведомое — как лесной мрак, как черная озерная вода, а вернее даже, как непроглядно-черная беззвездная ночь — не та ночь, что таит зло и угрозу, не ночь тьмы и холода, когтей и клыков, нет — бескрайняя, всеобъемлющая, манящая, но никогда не познаваемая, ночь-тайна, ночь-хранительница. Она всегда оставалась такой: непонятной, отстраненной, блюдущей расстояние от всех, кроме мужа и дочери, и неясно было — осознанный ли это шаг королевы или часть чуждой природы майа. Когда давным-давно Саэрос заметил что-то на этот счет, Тингол нисколько не обиделся и просто отмахнулся — сказал, что они глупцы и просто ничего не понимают. Белегу тоже было непонятно очень долго, пока как-то случайно он не увидел их с Тинголом в уединенной части леса: Тингол разливался о чем-то в нередкой своей манере токующего глухаря, а Мелиан — Мелиан смотрела на него неотрывно, будто держалась взглядом, будто впитывала каждое слово, каждое движение, даже дыхание, будто сама дышала самим присутствием Тингола рядом с собой и будто даже светилась изнутри этим его присутствием; тот вдруг замер: наверное, уловил что-то, оборвал себя на полуслове и… Белег поспешил уйти.

Сейчас к этой отчужденности, черной сокровенной тайне, к очевидной боли и тоске, погасивший тот ее внутренний свет, примешалось нечто новое — то, чего Белег не узнал, не смог распознать сразу, не подумав даже и не поглядев в ту сторону, но теперь, вблизи, глаза в глаза, видел отчетливо — страх. Незнакомый раньше сковывающий, оцепеняющий страх. А с ним что-то еще — что-то неясное… Сожаление?

Дверь в танцевальный зал открылась рывком, и, неловко споткнувшись, вошел сначала ошеломленный Турин, сразу за ним доктор Адвэллион, а последним его помощник — он почему-то нес на руках Галадриэль.

— Видит Отец, — в повисшем молчании произнес доктор Игливин и устало поднялся со своего стула, — я не желал, чтобы до этого дошло.

Турин дернулся, как от тычка, шагнул в сторону, и тогда Белегу видно стало, что Галадриэль бесчувственно обмякла, а в руке у доктора Адвэллиона поблескивает наготове маленький дамский револьвер.

========== Глава V. Приди и возьми ==========

01 час 25 минут

Арво Игливин возглавлял дворцовую медицинскую службу с тех самых пор, когда и службы как таковой еще не было, и вместо дворца было только скопление домов и обжитых пещер на вершине холма, а сам юный Менегрот не сильно отличался от обычной деревни. Тогда уже у целителей хватало разных пациентов, и постепенно повелось, что именно Игливин отвечает за все хвори и беды Тингола, его семьи и ближайшего окружения. Склонность свою, как и однозначный талант к врачеванию травм душевных, разнообразных волнений и тревог он проявлял уже тогда, но и привычных забот о ранах и переломах не оставлял, пока со временем не представилась возможность передать их кому-то еще. И все же официальный свой пост он так и сохранял: ведал физическим и душевным здоровьем дворцовых обитателей и служащих, курировал им самим созданный, из малого начинания разросшийся Реабилитационный центр и успешно совмещал все это с практикой, с преподаванием, с какой-то исследовательской работой.

Помимо редкого, исключительного целительского дара этому способствовал и приятный нрав: доктор Игливин был неизменно участлив, любезен и готов прийти на помощь; своей семьи он не завел, никаких родственников не имел, как не имел как будто и близких друзей, зато со многими ровно приятельствовал, а с многочисленными, искренне обожающими его учениками десятилетиями поддерживал устойчивую связь. Прочие же коллеги, особенно хирурги, особенно те, кто за глаза подшучивал и называл белоручкой или мозговедом, все равно дружно признавали и ум его, и опыт, и профессиональное чутье, и такое ценное в их общем деле сочувствие ко всем пациентам.