Дочь адмирала
Шрифт:
Я сказала ему, что мы с Борей едем менять рубли на доллары. Генри воспротивился, сказав, что деньги мне даст он.
— Я все равно поеду, — упрямо возразила я.
Этот человек мало-помалу начинал раздражать меня. Казалось, стоит кому-нибудь из нас исчезнуть из его поля зрения, как он тут же перестает нам доверять.
— Ладно, — сказал он, — но не забудьте...
— Помню, — ответила я. — Если меня спросят, я скажу, что не знаю, когда полечу в Америку.
Мы договорились встретиться у гостиницы «Берлин» в четыре часа дня.
Там, подойдя ко мне, он заговорщицки, словно в шпионском
— Почему в Брюссель?
— Именно Брюссель. А когда назовете наши имена для регистрации, попросите служащую оказать вам любезность и никому не говорить, что вы летите этим рейсом.
Я поняла, что никаких объяснений не последует, по крайней мере здесь, и сделала все, как он велел.
Когда я вернулась в машину, он сказал:
— Итак, мы летим в Брюссель по многим причинам. Одна из них: никому и в голову не придет, что из всех городов вы выбрали именно Брюссель и что в Брюсселе у нас уже зарезервированы места на самолет компании «Сабена», летящий в Нью-Йорк. Вторая: Брюссель — один из немногих аэропортов, где есть гостиница для транзитных пассажиров, а это значит, вы сможете отдохнуть между рейсами без предъявления визы, следовательно, никто и знать не будет, что вы там.
Я была вынуждена признать, что голова у Генри, как бы он меня ни раздражал, работает отлично, хотя к нему как нельзя более подходило слово «интриган».
— Причина, по которой я попросил вас купить билеты, предельно проста: вы русская и женщина в офисе тоже русская. Если вы попросите ее никому ничего не говорить, она не скажет. Если же об этом ее попрошу я, она наверняка подумает: «Какое мне дело до капиталистической прессы?» — и проговорится, и тогда вся свора, которая соберется в воскресенье утром у офиса «Пан-Америкен», примчится завтра утром сюда. Теперь понятно?
Я кивнула. Точь-в-точь шпион из комедийного фильма.
— Вы поменяли деньги? — спросил он.
— Да, — ответила я, — и никто не задал мне ни одного вопроса. Я просто показала визу, и никаких проблем. А вы что делали?
Генри улыбнулся.
— Звонил в тысячу разных мест по поводу вашей встречи с отцом. Затем повидался с вашей матерью, задал ей несколько вопросов для статьи, которую буду писать обо всех вас.
— Мамуля сказала вам о сегодняшнем вечере?
Генри кивнул.
— Да. Лучше бы она этого не делала. В результате кто-то еще узнает о вашем отъезде, — с явным неудовольствием ответил он.
— Это вовсе не прощальный ужин, — сказала я. — Просто придут несколько близких друзей. К тому же мамуля никому не сказала, когда я лечу, так что все в порядке. Будут Боря, Зося с дочерью — Зося вместе с мамулей сидела во Владимирке, — а также мама — точнее, моя тетя Александра. И все.
Когда я пришла домой, мамуля была чем-то очень расстроена. Стол уже был накрыт, в духовке жарилось мясо. На столе стояла бутылка коньяка, бутылка водки и графин с вином.
— Что случилось? — спросила я.
— Да все этот Генри со своей машинкой, — ответила
она. — Приходил сюда, задавал вопросы. Всякие ужасные вопросы — обо мне и твоем отце.— Ничего не поделаешь, он журналист, — сказала я.
Мамуля гневно тряхнула головой.
— Вопросов, какие он задавал, я никогда не видела ни в одной газете.
— Велела бы ему заткнуться и оставить тебя в покое.
— Он не из тех, кому можно что-то приказать.
Поначалу вечер удался. На мамуле был ее светлый парик, она и меня заставила надеть тот парик, который принес Генри. В глазах Генри тотчас загорелся злой огонек, как будто парик выдал какой-то его секрет.
Я не пила, но мамуля выпила не меньше трех бокалов вина: никогда прежде на моей памяти она не пила так много.
Тут неожиданно вскочила Зося и подняла свой бокал. Лукаво посмотрев на мамулю, она провозгласила:
— Не надо волноваться, леди. Американцы спасут нас!
На них с мамулей внезапно накатил приступ истерического смеха — именно эти слова произнесла когда-то Зося во время отсидки во Владимирской тюрьме.
Обстановка сложилась приятная — до той минуты, пока Генри, вытащив свой магнитофон, не склонился к мамуле и что-то ей сказал. Я увидела, как она напряглась, а лицо ее покраснело от гнева.
— Нет!
Я поняла, что он снова пристает к ней со своими идиотскими вопросами об интимных отношениях с моим отцом.
— Прекратите, Генри, — сказала я, — неужели вы не видите, что оскорбляете ее?
Извинившись, он отодвинулся, однако магнитофон с колен не убрал.
Зося принялась рассказывать какую-то невообразимую историю из быта Владимирки, клятвенно уверяя, что это сущая правда. Мы весело смеялись, но тут Генри опять что-то сказал мамуле. Она залилась слезами.
— Помоги мне, Вика, он опять мучает меня.
Я встала:
— Уходите домой, Генри. Вы меня сердите.
— Вы даже не понимаете, что для того, чтобы написать о вас, мне необходимо знать детали и подробности, — ответил он.
— И тем не менее вы не узнаете всех подробностей. Пожалуйста, уходите!
Пожав плечами, Генри убрал магнитофон.
— Хорошо. Встретимся завтра рано утром. Когда, вы знаете.
ГЕНРИ ГРИС
Было уже за полночь, когда Генри Грис ушел от Федоровых. В пять утра он заедет за Викторией и повезет ее в аэропорт. Он решил пройтись до гостиницы «Берлин» пешком. Ему предстояло сделать еще несколько звонков в Соединенные Штаты. Перед этим хорошо бы побыть на свежем ночном воздухе, чтобы выветрить из головы винные пары и сигаретный дым.
Он надеялся, что не совершил глупости, разрешив сегодняшний вечер. Это было рискованно, поскольку никто из собравшихся, видимо, не понимал, сколь важно сохранить в тайне отъезд Виктории. Что делать, не изображать же ему из себя гестаповца. И так он уже обидел и Зою, и Викторию. Но что особенного он спросил? В Штатах в его вопросах, скорее всего, никто не усмотрел бы никакого намека. Почему Зое хотелось иметь ребенка от Джека? Ведь если Джек не понимал всей призрачности надежд на совместную жизнь после войны, то уж Зоя-то наверняка понимала. Но Зоя обиделась, как будто он попросил рассказать о сексуальных отношениях. Странные люди эти русские.