Дочь фараона

Когда верховный жрец подошел к царю, тот протянул ему руку и проговорил:

– Я без всякого неудовольствия расстаюсь с тобой, хотя нахожу, что ты умел исполнять свои обязанности лучше в качестве жреца, чем сына своей отчизны и слуги своего царя. Вероятно, Псаметих станет охотнее, чем я, слушаться тебя; но об одном я умоляю вас: не отпускайте греческих наемников прежде, чем с их помощью вы не окончите войну с персами и, по всей вероятности, победите их! Мое давнишнее предсказание не может иметь веса; когда приходится умирать, то хорошее расположение духа исчезает и многое представляется в мрачном свете. Без вспомогательных войск вы окончательно погибнете; а с их помощью египетским войскам будет еще возможно одержать победу. Будьте благоразумны, убедите ионийцев, что они на берегах Нила будут сражаться за свободу своей родины. Победоносный Камбис не удовольствуется Египтом, тогда как победа над персами может возвратить свободу томящимся в рабстве ионийцам. Я знал, что ты согласишься со мной, Нейтотеп, так как ты все-таки желаешь добра Египту. Теперь прошу тебя прочитать мне священные молитвы. Я чувствую сильное утомление; скоро будет всему конец. Если бы я только мог позабыть о бедной Нитетис! Имела ли она право проклинать нас? Судьи в преисподней и Осирис, да умилосердятся над нашими душами! Садись сюда, Ладикея, и положи свою руку на мой горячий лоб; ты же, Псаметих, поклянись при свидетелях, что ты будешь почитать и уважать свою мачеху так же, как если бы ты был ее родным сыном. Бедная женщина! И тебе следует поскорее соединиться со мной на лоне Осириса. Что тебе делать на Земле без мужа и детей? Мы вырастили и воспитали Нитетис, точно родную дочь, однако же из-за нее посылается такое тяжкое наказание. Но ее проклятие относится только к нам одним; оно не падает ни на тебя, Псаметих, ни на твоих детей. Теперь принесите ко мне моего внука. Кажется, у меня выкатилась слеза. Ведь обычно бывает тяжелее всего расставаться с маленькими вещами, к которым привыкнешь!

В тот же самый вечер новый гость прибыл в дом Родопис; это был Каллиас, сын Фениппа, с которым мы уже знакомы, как с рассказчиком, повествовавшим о ходе олимпийских игр.

Веселый афинянин только что приехал из своего отечества и в качестве старого испытанного друга был с радостью принят старушкой и посвящен в домашнюю тайну.

Старый раб Кнакиас уже два дня тому назад снял флаг, означающий, что Родопис принимает гостей; но зная, что Каллиас всегда считается дорогим гостем у его госпожи, он немедленно ввел его к ней, в то же самое время отказывая другим посетителям.

Много новостей порассказал афинянин, и наконец, когда Родопис удалилась по делам, он повел свою любимицу Сапфо в сад, чтобы вместе с ней, шутя и подтрунивая над ней, поджидать жениха, прибытие которого ожидалось с величайшим нетерпением. Когда тот долго не являлся и девушка уже начала сильно беспокоиться, он позвал старую Мелиту, которая, может быть, еще с большим страхом, чем ее госпожа, смотрела в сторону, где находился Наукратис, и просил ее привести в сад привезенный им струнный инструмент.

Подавая девушке прекрасную, довольно большую лютню из золота и слоновой кости, он сказал:

– Этот дивный инструмент сделан собственно для меня по приказанию его изобретателя, божественного Анакреонта. Он называет его варвитоном и извлекает из него удивительные звуки, которые будут отзываться даже в царстве теней. Я рассказывал о тебе поэту, который считает свою жизнь великой жертвой, приносимой музам, Эросу и Дионису, и я обещал ему, что передам тебе как подарок от него следующую песенку, которую он сочинил для тебя; послушай-ка:

Дочь Тантала превратиласьСилой чар в утес немой;Пандиона дочь носиласьЛегкой птичкой над Землей.Мне ж бы в зеркало хотелосьПревратиться, – для того,Чтобы ты, мой друг, смотреласьКаждый день и час в него.Я б желал ручьем быть чистым,Чтоб у ног твоих журчать;Благовонием душистым —Чтоб твой воздух наполнять.Платьем быть – чтоб одеваласьТы в меня – желал бы я;Туфлей – чтоб меня касаласьНожка милая твоя;Или лентою твоею,Чтобы стан твой обвивать;Иль твою нагую шеюВ виде перла украшать!

– Ты не сердишься на нескромного певца?

– Разве это возможно? Поэту следует предоставить некоторую свободу!

– Особенно подобному поэту!

– Который избирает такого талантливого певца для передачи своих песен!

– Как ты умеешь льстить! Да, когда я был двадцатью годами моложе, то мой голос и пение хвалили недаром; теперь же…

– Ты только желаешь получить новую похвалу; но я никого не позволяю себе принуждать! Однако мне хотелось бы знать, годится ли этот так называемый варвитон со своими мягкими звуками и для других песен.

– Разумеется! Возьми плектр [103] и попробуй сама ударить по струнам, справляться с которыми, разумеется, окажется слишком трудно для твоих нежных пальчиков.

– Я не могу петь, я слишком обеспокоена долгим отсутствием жениха и его друзей!

– Или, говоря другими словами, ты чувствуешь, что твой голос слабеет от волнения. Знаешь ли ты песню своей лесбосской тетки, изображающую то настроение духа, в котором ты, по всей вероятности, находишься в настоящее время?

103

Плектр – палочка из слоновой кости, которой играющие прикасались к струнам инструмента.

– Не думаю.

– Так слушай. В прежние времена я любил щегольнуть исполнением этой песни, сочиненной, по-видимому, не женщиной, а самим Эросом:

О, как боги в высоте небесной,Счастлив тот, кто образ твой прелестныйНепрестанно видит пред собой,Сладкий звук речей твоих впивает,И в улыбке губ твоих читает,Что глубоко он любим тобой!Лишь в уме тот образ пронесетсяПредо мной – как сердце вдруг забьется,На моих устах замрут слова,И язык мой станет нем, как камень,Пробежит по членам бурный пламень,Вся в огне, кружится голова…Шум в ушах, туман застелет зренье,И, в тревожном трепете волненья,На ногах не в силах я стоять;Я холодным потом обливаюсь,Как трава поблекшая склоняюсь,Гасну… таю… не могу дышать!

– Ну, что скажешь об этой песне? Но – клянусь Геркулесом – ты совершенно побледнела, дитя мое! Неужели на тебя так сильно подействовали стихи, или ты испугалась при верном изображении твоего собственного сердца? Успокойся, девочка моя. Как знать, что именно задерживает твоего возлюбленного?

– Ничто, решительно ничто! – воскликнул в эту минуту звучный мужской голос, и через несколько секунд Сапфо лежала в объятиях своего кумира.

Каллиас оставался немым зрителем и радостно улыбался при виде поразительной красоты парочки.

– А теперь, – воскликнул Бартия, – познакомившись с Каллиасом, я должен немедленно повидаться с бабушкой.

– Свадьба должна совершиться не через четыре дня, а сегодня! Каждая минута промедления может сделаться опасной для нас. Феопомп здесь?

– Вероятно, иначе нельзя объяснить, почему бабушка так долго остается в доме. Но что со свадьбой? Мне кажется…

– Войдем прежде в дом, моя милая; я боюсь, что собирается гроза. Небо омрачается, и наступает невыносимая духота.

– Так пойдем скорее, – воскликнула Сапфо, – если вы не хотите, чтобы я истомилась от любопытства! Грозы вам нечего опасаться. С самого моего детства в это время года в Египте никогда не было ни грома, ни молнии.

– Значит, сегодня с тобой что-нибудь случится, – со смехом проговорил афинянин. – Сию минуту упала тяжелая дождевая капля на мою лысую голову; когда же я ехал сюда, нильские ласточки летали совсем низко над водой, и уже туча застилает луну. Пойдемте скорее домой, чтобы не промокнуть. Эй, раб, позаботься о том, чтобы богам преисподней был принесен в жертву черный ягненок!