Дочь Голубых гор

При этой мысли он тихо рассмеялся.

Эпона шла рядом с жеребцом, время от времени поглаживая его холку. Он явно привязался к ней: косил глазами в ее сторону или тянул ухо, чтобы слышать ее голос. Между ними установились такие же дружелюбные отношения, какие были у нее с тягловыми пони Туторикса. Но пони с их кротостью, свойственной охолощенным животным, очень сильно отличались от этого коня.

Скифский конь был стремителен, как небесный огонь; все кругом неудержимо притягивало его внимание; своим любопытством он вполне мог бы сравниться с Эпоной; под его шелковистой шкурой скрывался кипучий темперамент. По сравнению с кельтскими пони скифские лошади отличались исключительной чувствительностью. Серый чутко воспринимал настроение всадника, он был как бы продолжением человеческого тела. Он мог с гордым вызовом брыкаться и вставать на дыбы, но очень быстро успокаивался и тыкался мордой в ладонь Эпоны, которая угощала его сорванным клевером.

Конь был как бы посланником Моря Травы, и никогда еще Эпона не чувствовала такого притока жизненных сил. Наблюдая за ним, девушка думала, что у кельтов нет ничего, что могло бы сравниться с этим скифским сокровищем.

Но, когда они сделали привал, поели плохо высушенного мяса и трудно перевариваемого хлеба, она с тоской вспомнила о Голубых горах, о вкусной еде, разнообразно приготовленной.

Она успокоила себя мыслью, что у себя дома скифы, несомненно, питаются лучше. Не может же целый народ существовать, подкрепляя свои силы лишь той жалкой едой, какую эти люди везут в торбах.

Дальнейший их путь лежал по низкой, болотистой равнине: здесь они видели синих цапель и белых аистов; в грязи росли высокие травы; Кажак с презрением сказал, что их едят «эти крестьяне. Едят траву, как лошади».

Растения были зеленые, сочные. Проезжая мимо, Эпона поглядывала на них жадными глазами

Они достигли Тисы, меньшей, чем Дунай, реки; в это время года она сильно обмелела, и они без труда переехали через нее. Они ехали, останавливались на привал и вновь ехали, и Кажак уже много раз входил в Эпону. В ней постепенно разгоралась чувственность, и с каждым разом она ощущала все большее наслаждение. Верховая езда также способствовала разгоранию чувственности. Когда она сидела на широком мускулистом крупе, тепло коня разогревало ее кровь. Всеми порами кожи она воспринимала ауру, исходившую от всех существ противоположного пола, – будь то человек или жеребец.

Сидя на жеребце, она думала о Кажаке. Лежа в объятиях Кажака, она представляла себе, будто едет на жеребце. По временам в ее воображении всадник и конь сливались в одно цельное существо, воплощение красоты и силы, стиравшее разделительную черту между животным и человеком. Ее женское начало испытывало удовольствие, стушевываясь перед их мужским началом.

Постепенно она смирялась с безвкусной едой и необходимостью спать на твердой земле. В конце концов, это было такой же неотъемлемой частью их жизни, как солнце, ветер и бесконечная езда, езда.

Однажды на изрытой глубокими колеями дороге, идущей вдоль пересохшего речного русла, они настигли вереницу телег, нагруженных товарами. Обоз был небольшой, и на этот раз Кажак не колеблясь проехал вперед и приветствовал его начальника. На первой повозке ехал темноволосый человек с удлиненным черепом и правильными чертами лица: едва взглянув на него, можно было безошибочно сказать, что это фракиец. Однажды в Голубых горах фракийцы вместе с Туториксом сидели вокруг пиршественного костра; Эпона и другие дети, подкрадываясь к костру, наблюдали за ними, передразнивали их походку и интонации их речи.

«Я продам тебя в рабство фракийцам», – пригрозил ей Кажак.

ГЛАВА 17

Возницы были одеты в суконные накидки с капюшонами, которые в этот теплый, солнечный день были откинуты назад. Хотя телег было и не очень много, фракийцы по своему обычаю ехали под шумную музыку; на третьей телеге, вместе с возницей, сидел человек с лирой: перебирая струны, он пел какую-то дорожную песню. Певец он был не очень вдохновенный, к тому же, как и все, устал после долгого пути. Остальные возницы лишь изредка подпевали ему.

Рядом с торговцами, в их телегах, лежали копья, но у них не было обычной вооруженной охраны. Поэтому они отчаянно торопились в ближайший торговый центр, надеясь продать там достаточное количество товаров, чтобы нанять себе новых стражников взамен тех, что они потеряли в пути.

Встреча со скифами не предвещала фракийцам ничего хорошего, все они были насторожены. Хорошо хоть, думал начальник обоза, их всего четверо; может быть, они столь же плохо подготовлены к сражению, как и его люди. Может быть, они всего лишь горсть усталых путешественников, торопящихся в родные края. Он приветствовал предводителя скифов церемонным поклоном и учтивыми словами. Он выразил свое восхищение серым скакуном, и Кажак ответил ему вполне дружелюбно.

– Ты знаешь этого человека? – шепнула Эпона за его плечом.

– Нет, но он ездит на лошадях, – ответил Кажак. – А все, кто ездит на лошадях, – братья.

Он заговорил с начальником обоза на ломаном фракийском языке.

Эпона уже заметила, что Кажак схватывал разные языки с легкостью, а в таких вот разведывательных поездках этот его дар был очень полезен. Она с интересом прислушивалась, как двое мужчин обменивались комплиментами по поводу своих лошадей. Она понимала их лучше, чем предполагала. Кажак с восхищением говорил о паре гнедых кобыл, запряженных в первую повозку, а серый жеребец мягко ржал, присоединяясь к похвалам своего хозяина.

Трое остальных скифов, настороженные, сидели на своих лошадях, готовые выполнить любой приказ Кажака. С таким же напряжением ждали дальнейшего развития событий и фракийцы.

Начальник обоза представился, назвав себя Проватоном и сказав, что он племянник хорошо известного коневода с берегов Струмы.

– Очень хорошие лошади, – вновь сказал Кажак. – Не хотите ли их продать?

Эпона вся напряглась. Что может Кажак предложить взамен фракийских лошадей? Она была уверена, что железные мечи он ни за что не отдаст.

Проватон намотал поводья на колышек, сделанный специально для этой цели на передке четырехколесной, с закрытыми бортами телеги, с трудом разминая затекшие руки и ноги – ведь он уже много дней трясся по ухабистым дорогам, – спустился на землю. Потер поясницу, потянулся и только потом подошел к Кажаку.

– А что ты можешь за них предложить? – спросил он скифа. – И как я доберусь домой, если продам своих добрых лошадей? – Он старался говорить без напряжения, как можно приятнее; их встреча должна пройти мирно, в противном случае он рискует так и не добраться домой.

Прежде чем Кажак успел ответить, один из фракийцев крикнул:

– А как насчет этой женщины? Она продаетcя?

Эпона вцепилась пальцами в пояс Кажака.

Проватон поднял на нее глаза. Судя по ее облику, женщина из племени кельтов. Молодая. С молочно-белой кожей и голубыми глазами. На южных невольничьих рынках на такой товар всегда большой спрос, хотя туда редко попадают на продажу северные кельты, эти сильные люди предпочитают смерть рабству.

Сложив вместе руки, Проватон искоса взглянул на скифа, вызывая его сделать первое предложение.