Дочь Клеопатры

— Он не метил на место Октавиана! — возмутилась я.

За нашими спинами вдруг раздался крик, и тут же настала мертвая тишина.

— Мой лучший друг детства, — прошептал Марцелл и зажмурился. — Мы были почти что братьями.

— И твоего дядю это не волнует? — вырвалось у меня.

— Нет. Стабильность Рима — вот его главная забота. — При этих словах молодой человек открыл глаза и взглянул на нас. — Будьте с ним осторожнее.

Восстание подавили еще до того, как солнце достигло высшей точки на небе. Мы развлекались у дороги, бросая кости, когда явился Агриппа с новостями.

— Пора ехать, — отрывисто сказал он. — Мятеж окончен.

— И что, все убиты? — спросил Марцелл.

Полководец кивнул:

— До единого.

— А Фиделий?

Агриппа замялся.

— К несчастью, его мы тоже лишились.

Мы сели в колесницу и тронулись в путь. Чтобы отвлечь Марцелла от грустных мыслей, Александр поинтересовался, сколько лет назад возвели Сервиеву стену. Тот пожал плечами.

— Очень давно.

Повозка проехала городские ворота. Даже если только что улицы были усеяны телами рабов, истекающих кровью, к возвращению Октавиана их успели убрать.

— А знаменитые семь холмов, как они называются?

— Вот этот, перед нами, — Квиринал, — вздохнул наш спутник. — Ничего особенного. Рядом — Виминал, самый низкий из них. На Эсквилине, — сказал он, махнув рукой направо, — снимают жилье богатые приезжие. Правда, для этого нужно еще добраться до постоялых дворов на вершине.

— А что, такая крутая дорога? — посочувствовала я.

Марцелл добродушно усмехнулся наивности моего вопроса.

— Нет. Просто на склонах живут воры и беглые рабы. Не самая приятная компания, можешь поверить.

Потом мы увидели Целий, увенчанный красивыми виллами, а по правую руку от него — Авентин.

— Там живут одни торговцы и плебеи.

— Плебеи? — переспросил Александр.

— Люди, у которых нет большого надела земли. В общем, не всадники.

— Значит, Цезарь — всадник?

— Ну нет, — всплеснул руками Марцелл. — Наш клан гораздо выше. Мы — патриции, живем на Палатине, там, где Октавиан возводит крупнейший храм Аполлона.

Тут он указал на холм со срезанной вершиной. Здания из полированного мрамора и порфира взбирались по его склонам, белоснежно сияя на фоне бледно-лазурного неба. Конечно, этот пейзаж не мог сравниться с александрийским, но я уловила в нем некую красоту.

Рассказывая о последнем, седьмом холме — Капитолии, Марцелл передернулся, как от озноба:

— Отец много раз водил меня туда, показывал Тарпейскую скалу. С ее вершины сбрасывают преступников, которых нельзя использовать в Амфитеатре.

— Твой отец еще жив? — тихо спросила я.

— Нет. Умер десять лет назад. А через несколько месяцев Октавиан велел моей матери выйти за Марка Антония.

Кровь прилила к моим щекам при мысли о том, что всего лишь через пять лет супружеской жизни Октавия была оставлена ради Клеопатры, давшей нам с Александром жизнь. Интересно все-таки знать, кто же отец Марцелла.

— Значит, у твоей матери трое детей, — продолжала я.

— Пятеро. Было еще две дочери от первого мужа, но их пришлось отослать перед свадьбой.

— Зачем? — удивилась я.

— Так положено женщине, которая заключает новый брак.

У меня округлились глаза.

— Отказываться от родных детей?

— Если это девочки. Вот почему мама не хочет больше замуж.

Я представила, как отец принимает в свой дом Октавию, но не пускает на порог двух маленьких девочек, приникнувших к ней в испуге. Папа всегда был нежен со мной, хотя мы редко бывали вместе… Внезапно меня обуял непреодолимый страх перед Римом с его грязными улицами, кровожадными казнями, а больше всего — перед женщиной, которую отец оставил ради нашей мамы. Каково-то будет жить с ней под одной крышей?

Тем временем мы проезжали форум, где тысячами продавали рабов. Большинство из них были светловолосы и голубоглазы.

— Германцы и галлы, — пояснил Марцелл и, заметив мой взгляд, покачал головой: — Премерзкое зрелище.

Процессия под грохот колес катилась дальше; я видела, как сгорают от стыда девушки, которых будущие хозяева похотливо щупают за обнаженные груди, а брат закрыл рот ладонью при виде взрослых мужчин с отрезанными яичками.

— Евнухи, — сердито бросил наш спутник. — Некоторым они больше по вкусу, поэтому ценятся выше. Лучше пока не смотрите.

Да там и не на что было смотреть, кроме тощих бродячих собак, суетливых торгашей и непристойных мозаик, изображающих мужчин и женщин в различных позах.

— Не самая приятная часть города. — Молодой человек задернул занавеску и откинулся на сиденье. — Ничего, скоро появится храм Юпитера; оттуда рукой подать до верхушки Палатина, и мы наконец будем дома.

«Ты будешь дома, — подумалось мне. — Мы — только пленники, ожидающие триумфа Цезаря».

Брат потянулся и взял меня за руку. Тут снаружи послышались громкие голоса, и Марцеллу снова пришлось отдернуть занавеску: дорога кишела просителями, которых разгоняли солдаты.

— Почти на месте, — с гордостью объявил он.

Александр ткнул пальцем в непонятное сооружение, выглядывающее из дубовой рощи.

— Что это?

— Святилище Кибелы.

— Святилище? — недоверчиво усмехнулась я при виде обыкновенного алтаря с водруженным на него увесистым булыжником.

— Богиня явилась на землю в виде камня, предсказывая победу Рима над Ганнибалом.

Интересно, какую глупую небылицу сочинят подданные Октавиана в честь поражения Египта?

Между тем любезный спутник обратил наше внимание на грубую хижину со стенами из глины: в Александрии такую постройку снесло бы первым же ветром.

— Здесь жили Ромул и Рем. Вы ведь слышали их историю?

Мы с Александром отрицательно покачали головами.

— Неужели отец никогда вам ее не рассказывал? — воскликнул Марцелл. — Ромул и Рем были близнецами. Мать оставила их, а лесная волчица вскормила своим молоком в этой самой лачуге. Теперь вспоминаете?

Мы еще раз помотали головами.

— Они — основатели Рима. Ромул первым построил стены на Палатине. А когда Рем начал насмехаться над его работой — просто прикончил его. Мужчинам из рода Ромула не хватало женщин, и он решил похитить их у соседнего племени. Сабинян пригласили на празднество. Пока гости веселились и пили, люди Ромула выкрали у них жен.

— Так вот откуда взялось это выражение — «похищение сабинянок»? — ахнула я.

— Ты его слышала?

— Краем уха.

Мать часто повторяла эти слова, когда заводила речь о варварстве римлян.

— Так вот, сабиняне жаждали мести, а их жены, зная, что битва не принесет успеха, и не желая видеть мужей убитыми, стали просить о мире. Ужасная история, — признал Марцелл, — но так начинался Рим… Готовы? — неожиданно спросил он.

Повозка достигла вершины холма и остановилась.

Марцелл сошел на землю и подал руку сначала брату, потом и мне.