Дочь Клеопатры
Шрифт:
Все-таки странно, что вслед за мной никого не послали. Должно быть, Октавиану и в голову не приходила возможность нашего с Александром побега. Или мы перестали быть нужными и теперь ему ничего не стоило покарать нас за подобную попытку? Не хотелось думать о том, какой будет кара, но я поняла, что готова рискнуть. Мама бы поддержала меня. Если кто-нибудь и увидит, как я спускаюсь по склону Палатина, он просто решит, будто встретил одну из сенаторских дочек.
Небосвод полыхал, как яркий цветок гибискуса: алые краски сменялись глубоким пурпуром и постепенно тонули в черной тьме. Я не представляла себе, где нужно
Тут на дорогу выбрела нетрезвая компания, распевавшая песни о Бахусе. Один из прохожих позвал меня выпить с ним.
— Иди сюда, прелестная царица Египта. Ты еще много чего не знаешь о римлянах.
Достаточно насмотревшись на похотливых мужланов рядом с отцом, я понимала: достаточно не смотреть им в глаза и все обойдется. Таким образом мне удалось миновать уже несколько пьяниц. Но вот на локте сомкнулась чья-то рука, и я не успела вывернуться.
— Пусти!
— А что такого? Краситься тебе уже разрешают!
Мужчина грубо прижался ртом к моему лицу. А потом под хохот приятелей потащил к ближайшим деревьям. Я завизжала. Голоса долетали уже откуда-то издали. Приятели оставляют его, чтобы не вмешиваться, мелькнуло у меня в голове.
Несмотря на отчаянные пинки по голеням, пьяница поверг меня наземь и навалился сверху тяжелым животом. Церемониальный передник уже не скрывал его грязных желаний. Мужлан потянулся вниз, к подолу моей туники. Я отвернулась, чтобы еще раз крикнуть, как вдруг над нами нависла какая-то тень. Блеснуло лезвие, и нападавший сразу обмяк. Не раздумывая ни секунды, я выбралась из сумрака на мостовую и припустила бегом вниз по склону. Но, едва ступив на порог святилища, вновь ощутила хватку на своем локте — и вновь завизжала. Сзади послышалось:
— Что ты себе позволяешь?
Дрожа от испуга, я обернулась, и Юба принялся трясти меня за плечи.
— Зачем ты здесь?! — кричал он.
— Просто…
— Попробуй только соврать. — Не дождавшись ответа, он предположил: — Ты собиралась в храм Исиды.
Должно быть, мои глаза невольно выдали правду. Соглядатай Цезаря потащил меня вверх по холму.
— Больно! — воскликнула я.
— Ты же была готова к худшему.
— Куда мы идем?
У меня постыдно дрогнул голос. Юба молчал, и я совсем уже тихо спросила:
— Ты убил этого человека?
— Что, было бы лучше оставить его в живых?
Он продолжал шагать, все сильнее сжимая руку. Я попыталась вырваться.
— Не смей прикасаться к царевне!
— А что тебя делает царевной? — осведомился он.
Я вскинула голову.
— Образование.
— Нет, — усмехнулся Юба. — Золото! Думаешь, этот верховный жрец по доброте душевной решил помочь тебе вернуться на родину? Не отпирайся, я видел вас в храме и сразу понял, что у него на уме. Получить с тебя плату. Или так, — его взгляд задержался на диадеме, — или иначе. — Он указал глазами на разорванный край туники.
Я помотала головой.
— Нет. Только не жрец Исиды.
— Ну конечно. И не гражданин Рима. Ты хоть понимаешь,
чего сейчас избежала?— Разумеется!
— Тогда пойми еще одну вещь…
Юба остановился. Мы оказались так близко, что я отчетливо видела, как вздымаются и опадают от гнева его напряженные мускулы.
— Если женщина бродит по улице в одиночку, ее похищают и продают как рабыню. Доныне Фортуна была к тебе благосклонна, хотя не могу представить, ради чего ей заниматься столь избалованной девчонкой. Брат здесь, под боком. В храме Сатурна лежат приличные деньги на все твои прихоти…
— Нет у меня никаких денег!
— Конечно есть! — огрызнулся он. — Я сам их туда относил. В отличие от многих из нас, захваченных в плен, твоему величеству не придется марать руки для того, чтобы выжить в Риме. Даже Октавия желает тебе добра. Пойми наконец, улыбки Фортуны не длятся вечно. Поэтому если вдруг я услышу, что твое имя связывают с побегом или каким-нибудь мятежом… В следующий раз выпутывайся сама.
Он отпустил мою руку. Я отшатнулась и с горечью произнесла:
— Надо же, сколько преданности Октавиану!
Несмотря на презрение, прозвучавшее в этих словах, Юба лишь улыбнулся.
— Правильно. Все мы — под властью Цезаря.
— Но не я!
— Ты тоже, царевна.
Мимо прошли мужчины, одетые фараонами, но ни один из них даже не посмотрел в мою сторону. Опасливо покосившись на моего спутника, все торопились отойти подальше. Юба взял мою руку, и мы опять зашагали по направлению к Палатину.
— Куда ты меня ведешь?
— Возвращаю на место, — отрезал он.
В вестибуле навстречу нам раздался чей-то быстрый топот, и у меня внутри похолодело.
— Селена! — Октавия приложила руку к груди. За ее спиной появились Марцелл с Александром. — Мы повсюду тебя искали! Думали даже, что… — Тут она с подозрением посмотрела на Юбу. — Ты ведь не собиралась бежать?
— Нет, она хотела принести жертву Юпитеру, — отвечал мой спутник. — Мы повстречались у храма.
Октавия ласково заглянула в мои глаза — и не проронила ни слова упрека, хотя прекрасно поняла, как было на самом деле.
Когда все ушли, Александр уставился на меня.
— Ты ведь правда не…
Я отвернулась и нетвердым шагом пошла в нашу комнату.
— Мне передали послание из Египта.
Брат быстро захлопнул дверь.
— Как это?
— В храме Юпитера к нам подходил верховный жрец Исиды и Сераписа, он дал мне записку.
При свете лампы лицо Александра казалось бледным, словно у призрака.
— И ты собиралась отправиться через весь Рим, чтобы с ним поболтать? И даже не рассказала!
— Ты бы меня отговаривал.
— Еще бы! Боже, Селена. Как можно быть такой глупой? Птолемеи больше не правят в Египте. Все кончено.
— Ничего не кончено, — возразила я, стягивая парик; от усталости не хотелось даже возиться с туникой и смывать краску. — Покуда мы живы…
За дверью послышался шорох, а потом негромкий стук. Александр беспокойно взглянул на меня и сказал:
— Войдите.
Мы тут же бросились по кушеткам и спрятались под одеялами.
На пороге возникла Октавия — должно быть, решила все-таки пожурить меня за проступок. Она поставила свою лампу на столик со стороны Александра и опустилась на край его кушетки, так чтобы видеть нас обоих. Я затаила дыхание.