Дочь маркиза
Шрифт:
— Я выпью ее вместе с тобой! — крикнул Давид.
— Все! Мы все выпьем яд! — закричали присутствующие, бросаясь друг к другу в объятия.
Полились слезы, послышались рыдания.
Восторг перешел в неистовство.
Кутон поднялся на трибуну и предложил исключить из Конвента членов, которые голосовали против печатания речи Робеспьера.
Якобинцы в едином порыве проголосовали за это предложение.
Они забыли, что решение не печатать речь Робеспьера было принято большинством голосов и что таким образом они высказались за отставку большей
Пылкие сторонники Робеспьера окружили своего апостола.
Они говорили:
— Скажи только слово — и мы устроим новое тридцать первое мая.
Наконец Робеспьер, на которого наседали со всех сторон, проронил:
— Ну что ж, попытайтесь очистить Конвент, отделите овец от козлищ.
Но тут в той части зала, которая была хуже всего освещена, раздался громкий шум. Якобинцы обнаружили, что среди них находятся Колло д'Эрбуа и Бийо; эти заклятые враги Робеспьера слышали все выступления против Конвента и теперь знают: Робеспьер дал своим приспешникам благословение на то, чтобы отделить овец от козлищ.
Им стали угрожать; замелькали ножи.
Несколько человек из числа якобинцев, не хотевших кровопролития, заслонили их, защитили и помогли скрыться.
Председатель объявил, что заседание окончено.
Обеим партиям не хватило бы и ночи, чтобы подготовиться к завтрашнему сражению.
Я вышла вместе со всеми. Было начало двенадцатого. Тальен, наверно, уже вернулся.
Впереди я заметила Робеспьера.
Он опирался на руку Кофингаля. Рядом с ним шел столяр Дюпле.
Они говорили о завтрашнем заседании. Победа у якобинцев не успокоила друзей Робеспьера.
— Я уже ничего не жду от Горы, — говорил он. — Но большинство в Конвенте — молодежь, она будет меня слушать.
Жена и две дочери Дюпле ждали Робеспьера на пороге дома.
Завидев его издали, они бросились навстречу. Он успокоил их. Все вошли в проход, ведущий к дому столяра. Дверь за ними захлопнулась.
Я пошла назад; любопытство заставило меня пойти вслед за этим человеком, и теперь я вернулась по улице Сент-Оноре и направилась по ней в другую сторону — в сторону дворца Эгалите.
Несмотря на поздний час, на улицах было людно. В жилах столицы бешено пульсировала кровь. Одни люди с таинственным видом выходили из домов, другие с не менее таинственным видом входили в дома; прохожие перебрасывались словами через улицу; домоседы, стоя у окон, подавали друг другу знаки.
Дойдя до конца Железного Ряда, я свернула на улицу Тампль и дошла до Жемчужной улицы.
Она была плохо освещена; с трудом можно было разобрать номера домов. Однако мне показалось, что я добралась до дома номер 460.
Но я не решалась постучать в дверь узкого прохода, ведущего в этот мрачный дом, на фасаде которого не светилось ни одного окна.
Вдруг дверь открылась и на пороге показался человек в карманьоле, с толстой палкой в руках.
Я испуганно отшатнулась.
— Чего ты хочешь, гражданка? — спросил он, стуча своей палкой по мостовой.
— Я хочу поговорить с гражданином Тальеном.
— Откуда
ты?— Из тюрьмы в монастыре кармелитов.
— Кто тебя прислал?
— Гражданка Тереза Кабаррюс. Человек вздрогнул.
— Ты говоришь правду? — спросил он.
— Проводи меня к нему и сам увидишь.
— Идем.
Человек приоткрыл дверь. Я проскользнула в проход; он пошел впереди меня и поднялся по слабо освещенной лестнице.
Послышался многоголосый шум: похоже, люди ожесточенно спорили.
По мере того как я поднималась, голоса становились отчетливее.
Я услышала имена Робеспьера, Кутона, Сен-Жюста, Анрио.
Голоса доносились с третьего этажа.
Человек с палкой остановился перед дверью и распахнул ее.
Поток света хлынул на лестницу; увидев человека с палкой, все замолчали.
— Что случилось? — спросил Тальен.
— Тут женщина, она вышла из тюрьмы в монастыре кармелитов и говорит, что хочет сообщить новости о гражданке Терезе Кабаррюс.
— Пусть войдет! — живо вскричал Тальен.
Человек с палкой отошел. Я сбросила накидку на перила лестницы и вошла в эту комнату, где при виде меня все застыли.
— Кто из вас гражданин Тальен? — спросила я.
— Я, — ответил самый молодой из присутствующих. Я подошла к нему.
— Меня прислала гражданка Тереза Кабаррюс. Она сказала: «Отнеси эту прядь волос и кинжал Тальену и скажи ему, что послезавтра я предстану перед Революционным трибуналом, поэтому, если через двадцать четыре часа Робеспьер не умрет, значит, Тальен — подлый трус!»
Тальен схватил прядь волос и кинжал.
Он поцеловал прядь и поднял вверх кинжал.
— Вы слышали, граждане? Вы вольны не издавать завтра указ о привлечении Робеспьера к суду, но если вы так поступите, я заколю его вот этим кинжалом, и мне одному будет принадлежать честь освобождения Франции от тирана.
Все присутствующие в едином порыве протянули руки к кинжалу Терезы Кабаррюс.
— Клянемся, что либо мы завтра умрем, либо освободим Францию!
Тальен обернулся ко мне:
— Завтра произойдет великое событие, которое можно сравнить с падением Аппия или убийством Цезаря. Если хочешь, приходи завтра на заседание, а потом все расскажешь Терезе.
— Да, но если вы хотите добиться успеха, — произнес чей-то голос, — не вступайте в споры, не давайте ему слова. Смерть без лишних слов!
— Браво, Сиейес! — закричали голоса. — Ты даешь мудрый совет, и мы ему последуем!
Тальен непременно хотел, чтобы человек с палкой — а он был не кем иным, как его телохранителем, — проводил меня.
Я вернулась к г-же де Кондорсе тем же путем, которым шла к гражданину Тальену. У меня было странное чувство: я стала связующим звеном между карающей десницей и сердцем злодея.
Я дала вовлечь себя в политические события, и что бы ни произошло завтра: заколет ли Тальен Робеспьера, заколют ли самого Тальена — и в том и в другом случае это я вложила кинжал в руку убийцы.