Дочь музыканта

– А ребенок? – спросила старая прачка.

– Когда она проснется, приведите ее ко мне. Пусть девочка останется у нас, пока не найдется другого убежища. А теперь спокойной ночи, фрау Штайнбах.

Они прикрыли дверь в каморку герра Брандта и вышли на лестничную площадку. Герр Бутц кивнул пожилой женщине на прощанье и пошел вниз по лестнице. Старуха, хотя не любила много говорить, не удержалась и сказала ему вслед:

– Пусть Господь благословит вашу доброту, герр Бутц.

Немного подумав, фрау Штайнбах вернулась в каморку, чтобы найти для девочки приличное платье. Перерыв все вещи, она нашла на крючке за дверью одно более-менее подходящее и внимательно осмотрела его.

Сшитое из добротной ткани единственное платье Миньоны, которое девочка называла «праздничным», давно уже таковым не являлось. Рукава были потерты, воланы оборваны в нескольких местах, на подоле зияли дырки. Под стулом валялась пара маленьких нечищеных ботинок, захватанные ленточки для волос и подвязки для чулок. Пожилая женщина со вздохом обвела взглядом грязные вещи, покачала головой и подумала, что Бог призвал больного вовремя, пока он совсем не испортил ребенка плохим уходом.

Через несколько минут она вернулась в свою комнату, подбросила угля в маленькую печку и нагрела чайник. Заварив чай, она налила его себе в кружку, подвинула стул поближе к окну и принялась чинить платье Миньоны. Потом почистила ее ботинки.

На следующий день рано утром еще до зари фрау Штайнбах позвала плотника из мастерской на соседней улице. Плотник обмерил музыканта, вернулся к себе в мастерскую, быстро сколотил деревянный гроб и принес его в каморку под крышей. В тот же день герр Брандт отправился в свой последний путь на погост. Похороны были тихими, без музыки, без цветов и гирлянд.

Миньона проспала почти сутки. Она не слышала, как приходил плотник, как он стучал за стеной, она даже не почувствовала, что старая прачка спала рядом с ней на кровати. Здоровый организм ребенка требовал восстановления, а сон был лучшим лекарством для измученной души.

Наконец девочка проснулась, уселась в постели и спросила:

– Где папа?

– Твой отец с ангелами на небесах. Ты не можешь пойти к нему, – сказала пожилая женщина. – Он теперь соединился с твоей матерью. Если будешь хорошей и послушной девочкой, то когда-нибудь обязательно встретишься с ними.

– Я тоже скоро уйду на небо? – спросила Миньона. – Пусть ангелы возьмут и меня, пусть отнесут меня к папе…

Из глаз девочки потекли слезы.

– Нет, моя дорогая, это невозможно, – покачала головой фрау Штайнбах и подумала, что, может быть, такой печальный исход был бы для сироты самым лучшим. – Поднимайся с постели и садись со мной пить чай. Мы сейчас соберем твои вещи, и я отведу тебя к герру Бутцу. Некоторое время тебе придется пожить у них. По крайней мере там тебя будут кормить каждый день нормальной едой и ты будешь жить в теплой комнате, где не дует изо всех щелей и не скребутся мыши.

Но что значила нищета и голод для Миньоны? Она другой жизни не знала, не чувствовала лишений рядом с отцом, не беспокоилась, что еда скудна. Отец даже в самый плохой день, когда сам голодал, всегда приносил дочери хотя бы кусок хлеба, и эта бедная пища насыщала лучше изысканных блюд, потому что к ней добавлялось много любви.

Теперь все изменилось. Отец с матерью ушли, и никто никогда не будет любить Миньону так, как они.

Миньона поднялась с постели и подошла к столу попить чаю. Она даже не подумала умыться, потому что ее к этому никто не приучил.

Старуха покачала головой:

– Так не пойдет. Ты должна умыться.

Миньона подошла к кувшину с водой, наклонила его над тазом так, чтобы смочить ладошку, и потерла щеку двумя пальцами.

– Так не пойдет, – повторила старуха. – Давай-ка я покажу тебе, как нужно умываться.

Она подошла к Миньоне, взяла кусок жесткой шерстяной ткани, намочила ее и как следует натерла девочке лицо, руки и шею, а потом все смыла водой.

Миньона давным-давно так не умывалась. Ей было больно от колючей шерстяной ткани, холодно и непривычно, но плакать или сопротивляться она даже не подумала, потому что боялась строгой малознакомой старухи. От грубого прикосновения нежная кожа девочки сразу покраснела.

– Так-то гораздо лучше, – с удовлетворением сказала старая прачка. – Теперь я заплету твои волосы. Нельзя же являться к герру Бутцу такой растрепанной неряхой.

Но сколько она ни приглаживала черные кудри, они не становились гладкими, а, наоборот, завивались еще сильнее. Однако фрау Штайнбах не сдавалась. Она смочила волосы девочки и с упорством принялась расчесывать гребнем спутанную гриву Миньоны. Пришлось потрудиться, прежде чем волосы стали послушными и заплелись в косу. Кончик косы фрау Штайнбах закрепила кусочком черной ленточки и завязала ее бантом.

– Вот так, теперь ты причесана и одета. Обувай свои ботинки и садись пить чай.

Как был бы поражен музыкант, если бы увидел сейчас, как выглядит его ребенок. Он не узнал бы свою Миньону в этой чистюле с гладкой прической. Коса в руку толщиной настолько изменила живописный облик вечно растрепанной кудрявой девочки, что Миньона стала похожа на невзрачную серую мышь.

После чая фрау Штайнбах взяла девочку за руку и повела в каморку отца. Миньона только вчера покинула свой дом, но как там все изменилось! Если раньше в комнате царил беспорядок, то сейчас тут был настоящий разгром. Пюпитр был опрокинут, ноты разбросаны по полу. И повсюду в вещах рылись соседи. Отец Миньоны всем задолжал, и теперь кредиторы спешили таким образом взыскать долг, узнав о смерти музыканта.

Конец ознакомительного фрагмента.