Дочь огня

Они не знали, зачем их вызвали к судье, и дрожали от страха, сидя на циновке под окнами казиханы. Оба окна были открыты, у одного сидел сам судья, у другого Гани-джан-байбача. Савсан и ее мать не знали Гани-джана в лицо и не обратили на него внимания, завернувшись в свои паранджи, они ждали, что скажет судья.

Стражник, приведший их сюда, объявил:

— Вот это жена и дочь беглого Хайдаркула.

— Ты — Бибиробия, жена рыбного повара Хайдаркула? — спросил судья, заглядывая в какую-то бумагу.

Бибиробия тихо ответила: да, жена повара Хайдаркула. Судья посмотрел на Савсан и спросил:

— Это дочь твоя Савсан?

И на это женщина ответила: да, это моя дочь. Тогда судья закричал гневно:

— Куда ты спрятала своего мужа?

— Мой муж не прячется, он в Бухаре, в доме Каракулибая поваром служит, рыбу жарит.

— Ты лжешь, женщина! — строго сказал судья. — Каракулибай уже в раю, а здесь сейчас его наследник, он предъявил документ, что твой муж Хайдаркул взял в долг у его отца сумму в тысячу тенег чеканной монетой Благородной Бухары и, не отработав даже десятой доли своего долга, бежал в Каракуль, вероломный, и ты его спрятала.

— Ой, смерть моя, что вы сделали с моим мужем! — завопила женщина. — Он ни у кого в долг не брал, у нас не было в том нужды. Это бай сам погубил моего мужа, а теперь требует от нас денег!

— Замолчи, неразумная! — заорал на нее судья. — Если ты в течение трех дней не отыщешь своего мужа или не уплатишь тысячу тенег бухарской чеканной монетой, твоя дочь Савсан будет считаться невольницей бая и отослана в Бухару. Даю тебе три дня срока, иди, а дочь твоя останется у нас в залог.

Услышав это, мать и дочь зарыдали, завопили, умоляли судью сжалиться, быть справедливым, уверяли, что не знают, где Хайдаркул, что они ничего не слыхали о долге. Но все их мольбы и уверения были все равно что глас вопиющего в пустыне — они никого не тронули. Да разве свирепого волка разжалобит бедный барашек?

Разве змея пошутить высовывает свое ядовитое жало? Разве разбойник подкарауливает проезжего на большой дороге, чтобы защитить его? Нет! Волк, змея и разбойник глядели сейчас из окон казиханы и наслаждались, видя, как трепещет перед ними жертва.

Девушку утащили во двор, мать почти в обмороке бросили на улице. А присутствовавшие в казихане, вдоволь посмеявшись и поздравив друг друга с удачей, приказали привести новую жертву…

Мать не ушла от ворот казиханы. Словно львица, у которой отняли детеньчша, она стонала, бросалась на стражников. Они пинали ее и били, она обливалась кровью, но не уходила, все пыталась проникнуть во двор судьи. Наконец, уже вечером, когда судья, раис и Гани джан-байбача сели на лошадей и, сопровождаемые стражниками, выехали со двора, материудалось, обманув привратника, пробраться во двор. Гам она стала кричать и звать свою Савсан, пока ее не отвели в каморку, где была ее дочь.

Мать и дочь долго плакали в объятиях друг друга. Плакали о том, что они одиноки, беспомощны и беззащитны. Потом мать стала взывать к богу. Она молилась, чтобы Каракулибаю не было покоя в могиле, чтобы злые демоны пыток не отходили от него, чтобы огонь опалил его могилу за то, что он отнял у несчастных женщин их единственную опору, мужа и отца… Потом она стала проклинать Гани-джан-байбачу, призывая на голову его все несчастья, чтобы он сломал себе шею, упав с лошади, чтобы света божьего невзвидел за то, что клевещет на них, и мало того, что отнял у них отца и мужа, так еще хочет забрать Савсан их жемчужину, их весенний цветочек, единственную радость матери, ее утешение! Потом она обратила свой гнев, весь пыл своей ненависти на судью, раиса и безжалостных стражников, называя их безбожниками, кровожадными тиранами, и снова рыдала, пока наконец не свалилась совсем без сил.

Савсан как могла утешала мать, целовала ее лицо и голову, прижималась к ее груди и просила, чтобы она не убивалась так, что пользы не будет от ее воплей и криков, только вконец измучается сама. Пусть лучше она идет домой, повидает кого-нибудь из влиятельных людей — имама или аксакала, посоветуется с ними как быть, расскажет им обо всем. Может быть, они подскажут что-нибудь дельное, может быть, вступятся за них — кто знает, может, сумеют ее спасти…

Разумные речи дочери подействовали на мать. Она поцеловала ее, прижала к сердцу, назвала умницей, вышла из каморки и, не обращаясь ни к кому из слуг судьи, прямо пошла к аксакалу своего квартала. Имам их мечети случайно тоже был там.

Оба молча выслушали ее. Потом в один голос стали утешать, говорили, что ничего плохого с ней и с ее дочерью не случится, что они пойдут к судье, засвидетельствуют, что Хайдаркул был честным человеком, никогда не присваивал чужого, что если он взял в долг, то уплатит, они — именитые люди квартала — могут в том поручиться, а разлучать мать с дочерью нехорошо. Надо постараться эту тяжбу кончить мирно, по-хорошему, и бай, наверное, отступится от своих требований. Если же в течение месяца Хайдаркул не появится, жители квартала как-нибудь соберут сообща сумму его долга и внесут баю… А пока пусть Бибиробия не беспокоится, пусть идет домой и ложится спать спокойно, а завтра утром, когда судья вновь приступит к своим делам, вопрос этот решится и все уладится.

Бибиробия вздохнула с облегчением, призвала все блага мира на голову имама и аксакала и с молитвой пошла к себе домой. Утром она не зашла к аксакалу, считая неудобным напоминать ему о себе, пошла прямо к казихане.

У ворот казиханы был навес, а напротив — чайхана, где стражники и люди, пришедшие к судье, пили чай, сидя на паласах, разостланных на земле. Вдоль улицы на топчанах стояли длинные узкие скамейки, на которых ожидали жалобщики. В казихану заходили то группами, то поодиночке, входили и выходили, шумели, аксакалы и стражники покрикивали, иных отводили в контору — тут же составляли документы, советовались и советовали, собирали с жалобщиков деньги за печать и снова шли в казихану.

Иногда из глубины двора слышались голоса и крики мужчин, раздавались вопли и стоны женщин, порой — свист хлыста по голому телу, и спустя немного времени на улицу вытаскивали или вели под руки наказанного, усаживали на скамейку, давали выпить пиалу воды, люди, столпившись вокруг, шумели, а аксакал с бумагами в руках собирал деньги за печать…

Бибиробия видела все это, но думала только о своей беде, своя боль мучила ее. Она ждала прихода аксакала, измучилась, истомилась. Наконец, уже в полдень, не в силах больше терпеть, она пошла к аксакалу домой. Жена аксакала сказала ей, что он с утра ушел на свадьбу. Бибиробия пошла туда, нашла аксакала у котла с пловом и сказала ему, что с утра ждала его у казиханы. Аксакал ей ответил, что он рано-рано, еще до нее, побывал в казихане, видел господина судью и тот сказал ему, что Гани-джан-байбача уехал смотреть своих овец и надо подождать его возвращения.

Да, аксакал, имам, судья и сам Гани-джан-байбача могли и подождать, но мать не может ждать, когда ее ребенок томится взаперти и впереди подстерегает опасность. Бибиробия ничего не ответила аксакалу, побежала назад в казихану и, не говоря ни слова, прошла во двор, но привратник и стражники не пустили ее к дочери, вытолкали на улицу. Бибиробия подняла такой крик, что сам судья вышел из дома и приказал связать ее и увести домой. Не обращая внимания на крики несчастной женщины, стражники исполнили приказ.

До вечера пролежала она, связанная, у себя дома. Некому было подать ей воды — промочить пересохшее горло. Только поздно вечером соседка, которая служила у какого-то бая, вернувшись домой, зашла к Гжбиробии, ужаснулась, найдя ее в таком состоянии, тотчас развязала ее, дала напиться. Горько плача, Бибиробия поведала соседке о своем несчастье. Та утешала ее как могла, говорила, что бог хранит своих рабов, он по допустит, чтобы Гани-джан взял ее дочь и увез с собой. Если баю нужна девушка, зачем ее везти из Каракуля? Ведь в Бухаре их тысячи… II она принялась рассказывать всякие истории из своей жизни и из жизни соседей. Слушая ее, Бибиробия немножко рассеялась. Легла в постель и уснула. Вернувшись домой, соседка со слезами на глазах рассказала мужу про беду Бибиробии. Муж ее служил стражником у раиса, оказалось, он сам видел, как Гани-джан-байбача после полудня уехал в Бухару, взяв с собой трех мальчиков-пастушат и девушку.