Дочь палача
Шрифт:
– Ваше сиятельство, – крикнул он судебному секретарю. – Одно словечко…
– Что такое, Ригг? Кто-то пожелал дать показания?
– Выпустите уж нас. Жена со скотиной одна не управится, дети…
– Никто не выйдет отсюда до тех пор, пока не рассмотрят его дело, – перебил его Лехнер, не оборачиваясь. – Это касается и твоих дружков, и аугсбургца, запертого в амбаре. Закон един для всех.
– Но, ваше сиятельство…
Лехнер уже спускался по лестнице. В камере пыток было тепло, почти жарко. В углу стояла жаровня, и в ней сверкали раскаленные докрасна угли. В отличие от прошлого раза все было прибрано и стояло готовым. С потолка
– Ну, Куизль, как вижу, все готово. Хорошо, очень хорошо, – сказал Лехнер, потер ладони и занял свое место. Свидетели расселись по правую руку от него. – Тогда начнем. – Он повернулся к знахарке, которая никак не отреагировала на их приход. – Штехлин, ты меня слышишь?
Знахарка и головы не подняла.
– Я спрашиваю, слышишь ли ты меня?
Марта так и не шевельнулась. Лехнер подошел к ней, приподнял ее лицо за подбородок и хлестнул по щеке. Только тогда знахарка наконец открыла глаза.
– Марта Штехлин, ты знаешь, зачем ты здесь?
Она кивнула.
– Хорошо, и все-таки я поясню еще раз. Ты подозреваешься в ужасном убийстве детей Петера Гриммера и Антона Кратца. Помимо этого ты, вероятно, прибегнув к помощи дьявола, похитила Клару Шреефогль и одновременно подожгла склад.
– А мертвая свинья у меня в сарае? Как же мертвая свинья? – Михаэль Бертхольд вскочил со своего места. – Еще вчера она каталась в грязи, а сегодня…
– Свидетель Бертхольд, – вскинулся на него Лехнер. – Вы будете говорить, только когда вам дадут слово. Сейчас мы выясняем нечто более важное, нежели дохлые свиньи, – судьбу любимых всеми нами детей!
– Но…
Взгляд секретаря заставил Бертхольда замолчать.
– Итак, Штехлин, – продолжил Лехнер. – Признаешь ли ты себя виновной в означенных преступлениях?
Знахарка покачала головой. Губы сжались в тонкую линию, по щекам катились слезы. Она беззвучно плакала.
Лехнер пожал плечами.
– Тогда начнем допрос с пристрастием. Палач, начинай затягивать тиски на пальцах.
Теперь на своем месте не усидел Якоб Шреефогль.
– Но это же бессмыслица! – воскликнул он. – Штехлин давно сидела в тюрьме, когда убили маленького Кратца. И ни к похищению моей Клары, ни к поджогу она не может быть причастна!
– А люди разве не утверждали, что сам дьявол забрал вашу Клару? – спросил Августин-младший, который сидел рядом с ним. Он изучал сына гончара и чуть ли не смеялся. – Может ведь быть такое, чтобы Штехлин попросила дьявола все это сотворить, пока сама она сидела здесь?
– Почему тогда она не попросила, чтобы он и ее освободил из тюрьмы? Я не вижу во всем этом никакого смысла, – ответил Шреефогль.
– Пытка откроет нам правду, – снова заговорил секретарь. – Продолжай, палач.
Якоб повернулся к сундуку и взял тиски. Они представляли собой железную скобу, которую можно было сжимать, вращая винт. Он взял большой палец на левой руке знахарки и вставил в отверстие. Шреефогль подивился невозмутимости Куизля. Еще вчера он яростно возражал против пыток, и юный лекарь обронил за выпивкой, что палач был категорически не согласен с арестом Штехлин. А теперь надевал ей на пальцы тиски…
Однако и сама знахарка, похоже, смирилась со своей судьбой и почти безучастно подала руку палачу.
Он повернул винт. Один раз, второй, третий… По телу женщины прошла мелкая дрожь – и ничего больше.– Марта Штехлин, признаешься ли ты теперь во вменяемых тебе преступлениях? – спросил монотонно секретарь.
Она снова покачала головой. Палач затянул еще. Никакого внимания. Только губы сжались плотнее – в тонкую бледно-розовую линию.
– Проклятье, ты там затягиваешь вообще? – спросил Михаэль Бертхольд.
Куизль кивнул. В доказательство он разжал тиски и поднял руку женщины. Палец превратился в один сплошной синяк, из-под ногтя сочилась кровь.
– Дьявол ей помогает, – прошептал пекарь. – Господь всемогущий, защити нас…
– Так не пойдет, – покачал головой Лехнер и отложил на стол перо, которым собирался делать записи. – Стража, подайте мне сундук.
Двое служащих поднесли секретарю небольшой сундук. Лехнер поставил его на стол и открыл.
– Взгляни, ведьма, – сказал он. – Все эти вещи мы нашли у тебя дома. Что скажешь?
К изумлению Якоба Шреефогля и остальных, он вынул из сундука мешочек и высыпал себе на ладонь черно-коричневые зернышки и показал их свидетелям. Шреефогль взял несколько. От них шел легкий запах разложения, и по форме они отдаленно напоминали тмин.
– Семена белены, – провозгласил секретарь. – Важная составляющая для мази, которой ведьмы натирают свои метлы.
Шреефогль пожал плечами.
– Мой отец, да помилует его Господь, заправлял такими пиво. Вы и не подумали обвинить его в колдовстве.
– Вы ослепли? – прошипел Лехнер. – Доказательства налицо. Вот… – Он достал маленькую игольчатую коробочку, напоминавшую каштан. – Дурман! Тоже компонент для ведьмовской мази, и тоже найден у Штехлин! И еще вот… – Он показал всем связку мелких белых цветов. – Морозники, недавно собранные! Тоже колдовское растение!
– Простите, что перебиваю вас, – снова взял слово Шреефогль. – Но разве морозник не из тех растений, что оберегают нас от зла? Сам господин священник недавно говорил на проповеди, что это символ обновления и новой жизни. Недаром он считается у нас святым.
– Шреефогль, вы кто, свидетель или адвокат? – спросил его Георг Августин. – Эта женщина была с детьми, теперь же они мертвы либо похищены. Дома у нее нашли дьявольские травы и настои. Едва ее заперли здесь, как сгорел склад, и по городу стал разгуливать дьявол. С нее все это началось, с ней же и прекратится.
– Точно, вот увидите! – завопил Бертхольд. – Вы только затяните винты потуже, и она тут же признается. Сам дьявол ей покровительствует! У меня тут есть эликсир из зверобоя… – Он вытащил пузырек, в котором сверкала кроваво-алая жидкость. – Он изгонит дьявола. Позвольте только, я волью его ведьме в глотку!
– Да провались оно все! – выругался Шреефогль. – Я уже не знаю, кого ведьмой считать, знахарку или пекаря!
– Спокойствие! – прорычал секретарь. – Так никуда не годится. Палач, подвесь женщину на трос. Посмотрим, как ей тогда дьявол поможет.
Вид у Марты Штехлин становился все более отрешенным. Голова то и дело заваливалась вперед, глаза странным образом закатились. Шреефогль задавался вопросом, способна ли она вообще воспринимать происходящее вокруг. Якоб поднял ее безвольное тело со стула и потащил к тросу, продетому в железное кольцо под потолком. На одном конце его привязан был крюк. Палач закрепил на нем цепь, в которую знахарке заковали за спиной руки.