Дочь скульптора

Папа не видел их, так как не хотел видеть. Он позволял ей каркать и горланить на ее льстивый и вкрадчивый лад и говорил:

— Ну, послушай-ка, тебе известно, что сейчас три часа утра? Думаешь, у меня есть для тебя что-нибудь? Ты в самом деле считаешь, у меня есть время заботиться обо всяких воронах?

“Есть, есть, есть, — думала я, лежа в кровати, кусая простыню и ненавидя ворону, — конечно, у тебя есть время, и ты придумал для нее еду ещё вчера вечером”!

А папа поднимался и спрашивал:

— Что если мы все-таки пойдем и посмотрим, что у нас есть?

— Кар-кар-кар, — отвечала она так мягко и кротко, как только может отвечать фальшивая и лживая ворона. Потом они выходили из комнаты и шли искать какую-нибудь еду!

Однажды ворона сидела на решетчатом настиле перед крыльцом и чистила перья:

— Кар-кар! — поманил ее папа с веранды, но ворона продолжала свое занятие.

— Ты что, не слышишь, он тебя зовет, — сказала я и толкнула ворону.

Ее ножка попала в отверстие решетчатого настила и сломалась. Вороньи ножки — тоненькие. Никто не знает, какими тонкими могут быть вороньи ножки. Она стала бить крыльями и закричала. И теперь она кричала естественно, а не для того, чтобы произвести впечатление на папу.

А потом она сдохла, и ее похоронили. Папа не сказал ни слова. Я пряталась за погребом и придумывала стишок на смерть вороны.

“Ах, маленькая ворона, как краток был твой жизненный путь, все битвы и брани мира, его покинув, забудь! В грудь твою нанесен смертельный удар, земная судьба твоя решена, на тебя жребий пал! Может, ты сидишь на далекой звезде, ты белая, как лебедь, да, этого я и желаю тебе! Вот солнце садится пурпурно-золотое, лучи его озаряют гагачий холм, где встречаются наконец ласточка, певчий дрозд; орел и зяблик, но только не ворона. Она покоится в могиле, она больше не каркает, не кричит, а месяц так тихо на все это с небес взирает и чуточку ворчит”!

Я слышала довольно отчетливо, как папа сказал маме, что это стихи одаренного человечка. Может, стихотворение помогло ему меньше горевать. Может, оно помогает и мне. Иначе дух вороны будет преследовать меня до самой смерти. Но нечего обращать на это внимание, я все равно победила!

А вообще-то мух папа не любит! Такая ли уж большая разница между воронами и мухами? И те, и другие летают! И те, и другие черно-серые. И у тех и у других появляются детеныши. У мух — очень наглядно!

Они сидят друг на друге, жужжат, точь-в-точь как канарейки, и производят много-много мушек, причем все время новых и новых. Но папа мух не любит и хочет их только истреблять. Он ловит их в сачок, а когда тот полон и в нем примерно шесть миллионов невинных мух, которые ползают вокруг жужжа, он завязывает сачок и всех одновременно топит в кипящей воде! Как он может?

Я иду три километра до самого городка, прежде чем выпускаю мух. А не то их утопят в кипящей воде. Мне интересно, любят ли в этом городе мух? Никто, кроме меня, не жалеет их и не хочет помочь мне их спасти. Я спросила об этом Аллана, который случайно жил летом с нашей семьей на даче.

— Не будь дурой, — ответил он. — Ты знаешь, что меня интересуют только дохлые животные. Я их хороню.

— Ну, а мухи, которые дохлые? — спросила я. — Ты каждую кладешь в отдельную могилку или всех в одну и ту же?

Но он только таращил на меня глаза и снова повторил:

— Ты дура!

У Аллана пять кладбищ со множеством крестов, он целыми днями собирает трупики животных и всем жутко надоел. Единственная, кто помогает ему, кроме меня, это — Фанни. Она умеет находить дохлых животных и каждое утро складывает их рядком на крыльце — сначала ряд красивых камней, затем — ряд ракушек и наконец ряд трупиков.

Аллан не смеет научиться плавать и он не умеет играть. Скоро он уедет, и это тоже хорошо. Похороны время от времени могут быть интересны, но не всегда же…

Во всяком случае, я буду иногда по вечерам ходить на его кладбище и петь псалом или читать мой стишок на смерть вороны, потому что, как говорит папа, необходимо придерживаться традиций.

ТЕТУШКА, ОДЕРЖИМАЯ ИДЕЕЙ

Неделю за неделей Тетушка, сидя перед домиком Каллебисина, цементировала каменное крыльцо. Крыльцо росло очень медленно. Оно должно было стать необыкновенно красивым и не похожим ни на одно другое крыльцо во всем мире. Это был Тетушкин подарок нам за то, что ее пригласили пожить в мансарде.

С каждый днем она просыпалась все раньше и раньше. Мы невероятно долго слышали скрип ее шагов по лестнице, потому что она, спускаясь вниз, так боялась нас разбудить! Затем она так же осторожно передвигала свои ведра и камни перед верандой, время от времени раздавалось очень легкое дребезжание, что-то шлепалось и плескалось и в конце концов мы, уже совершенно проснувшись, ждали лежа очередного осторожного звука.

Иногда она со скрипом проходила по веранде за чем-то, что позабыла взять и, приложив палец к губам и приотворив дверь, шептала:

— Спите же, спите. Ш-ш-шуш! Не обращайте на меня внимание! А потом слегка улыбалась таинственно и печально.

Она была длинная и худая, а ее близко поставленные глаза смотрели с каким-то боязливым выражением. И годы у нее сейчас были трудные. Почему они были для нее трудными, никто сказать не мог, но во всяком случае с ней творилось что-то неладное, и крыльцо было единственным, что интересовало Тетушку.

Поэтому мы преувеличенно им восхищались. Когда мы выходили на веранду, Тетушка кричала:

— Нет, нет, нет! Подождите немного, подождите немного!

Она вскакивала и тащила большую доску, потом приподнимала один ее конец, клала его на порог, а другой — на ящик. Пока мы балансировали по доске, она с испуганным видом умоляюще кричала:

— Крыльцо только что зацементировано! Оно мокрое! Будьте так безумно добры и не ходите рядом!

Затем папа убирал доску, чтобы Тетушка могла продолжить работу дальше, и она чрезмерно преувеличенно благодарила его за помощь.

День за днем, опустившись на колени, она подбирала камни, а вокруг нее теснились ведра и жестянки с цементом, водой и песком, валялись тряпки и кельни ^[24], маленькие колышки и лопаты.

Камни должны были быть гладкими и красивого цвета. Они лежали кучами, которые каждый из нас складывал в соответствии с чрезвычайно замысловатой выношенной им идеей и не позволял смешивать свою с другими. Самые мелкие камни были красными или белыми и лежали в отдельной коробке.

Тетушка цементировала, и размышляла, и мастерила, и ошибалась, и снова размышляла, а иногда только сидела и смотрела.