Дочери дракона
Шрифт:
— Но что там говорится, онни [4] ? Солдат же сказал, что предписание касается нас обеих!
— Тихо, Чжэ Хи! — прикрикнула Су Хи, развернувшись ко мне. — Пора уже научиться вести себя как подобает. Матушка прочитает бумаги сегодня вечером, когда вернется с завода. Первой их должна увидеть именно она. А теперь иди и займись делом.
Су Хи вечно меня воспитывала, точно как мама, а я не любила, когда мной командовали. Рассерженная, я вернулась в дом и вытащила из-под раковины салатную капусту. Подготавливая ее для кимчхи, я не переставала думать о бумагах за пазухой платья Су Хи. Наверное, нам приказывают зимой выйти на работу
4
Обращение младшей сестры к старшей (кор.).
— Мы одерживаем героические победы над американцами, — заявил он, залезая в свой старый грузовик, набитый овощами, которые мы с таким трудом растили. — Если будете нас слушаться, мы прогоним грязных американцев обратно за океан, и больше они нас не побеспокоят.
Завелся грузовик с трудом: японец никак не мог переключиться на нужную передачу. Наконец он тронулся и покатил вниз по дороге, а потом вдруг высунул голову в окно — я уж думала, уши у него начнут развеваться на ветру.
— Тогда-то вас и наградят за все ваши жертвы! — добавил он. — Еще порадуетесь, что вы подданные Японии!
К тому времени, когда над долиной к западу от нас закатилось солнце и наступил вечерний холод, мы с Су Хи уже поставили два горшка овощей вымачиваться в рассоле. Наша ферма была самой большой в округе. В детстве я думала, что наш большой белый дом — дворец, а поля вокруг него — дворцовые сады. Папу я считала императором, маму — императрицей, а себя — их прекрасной дочерью-принцессой. Соседи, которые жили в тесных домах с низкими потолками и возделывали крошечные поля, были просто крестьянами в нашем королевстве. И честно говоря, часто я примерно так с ними и обращалась.
А теперь наш прекрасный дом стоял весь грязный: за ним уже несколько лет не ухаживали. С крыши отвалилась часть черепицы. Поля заросли сорняком. И хотя все лето мы усердно трудились, на зиму нам продуктов не хватало. Скоро маме, как и нашим соседям, придется выпрашивать лишний мешок риса.
Мамы все не было. Мы с Су Хи сели за невысокий столик и поужинали салатной капустой и горсточкой риса. Самая большая комната нашего дома объединяла в себе кухню, столовую и гостиную. Именно тут мама учила нас читать и писать. В глубине кухни стояла огромная чугунная печь, а от нее горячий воздух шел в наш домашний ондоль — систему подогрева полов. Доски пола были отполированы до блеска ступнями нескольких поколений моих предков. В кухне стояли две деревянные табуретки, а чуть поодаль — приземистый столик, за которым мы ели. Спальню от основного помещения отделяли раздвижные решетчатые двери. Там лежали на полу травяные циновки годза и стоял богато украшенный комод, который папа предлагал продать, но мама ему запретила. Теперь я очень радовалась, что мама настояла на своем.
Когда мы поели, Су Хи поставила на стол немного риса и овощей для мамы. Скоро она уже придет — поднимется по дороге на наш холм вместе с остальными женщинами с фабрики. На фабрику по пошиву обмундирования мама ходила каждый день с тех самых пор, как мы собрали урожай. Мама была очень умная — слишком умная для такой работы. Она любила читать. У нас дома хранилось множество книг, и родители очень этим гордились. У нас были книги на китайском и японском, и даже несколько штук на корейском, хотя японцы запрещали их держать. В библиотеке имелись великие романы, труды Конфуция, китайская поэзия. Даже западная литература вроде Шекспира, Толстого и Диккенса в переводе на корейский, китайский или японский.
Мне больше всего нравился Диккенс. Дочитав какой-нибудь из его романов, я часто сидела с закрытыми глазами и пыталась представить себе эксцентричную мисс Хэвишем и коварного Компесона
из «Больших надежд» или мощенные булыжником улицы Лондона, Фейгина и Ловкого Плута из «Приключений Оливера Твиста». Это было просто чудесно. Проработав целый день в поле, мы всей семьей читали, пока не начинали слипаться глаза. Именно по книгам я так хорошо выучилась японскому и китайскому.Еще когда я была маленькая, власти нашей провинции потребовали, чтобы все корейцы говорили по-японски. Мне не нравился этот язык: он создавал впечатление, будто японцы все время сердятся. Может, они и правда всегда сердились, но я не хотела, чтобы мои слова звучали сердито, и не любила, когда мной командуют, так что упорно говорила по-корейски. Мама настаивала, чтобы при японцах мы говорили как следует, но Су Хи языки давались тяжелее, чем мне, так что и у нее были проблемы.
Моя старшая сестра Су Хи родилась в год Кролика, но обычно в этот год рождаются очень красивые люди, а сестра такой не была. В невзрачной и неловкой Су Хи изящные черты отца и матери словно свели друг друга на нет. Зато она была тихая и добрая — ну, пока не начинала меня ругать и воспитывать. Я считала, что мама любит сестру больше, а папа, как мне казалось, больше любит меня, хотя Су Хи он тоже очень любил.
А еще сестра была не очень сообразительная. Иногда она не понимала шуток и сидела озадаченная, пока все смеялись. Папе с мамой приходилось помогать ей с чтением и письмом куда больше, чем мне. А мне они велели учить Су Хи японскому.
Так что сейчас, пока у нас было свободное время, мы с Су Хи устроились на полу, и я решила позаниматься с ней японским.
— Как будет «овца»? — спросила я.
Су Хи долго думала, потом покачала головой.
Я фыркнула.
— Ну почему тебе так сложно запоминать? «Овца» будет хицудзи. А «дерево» как будет?
— Это я помню, — обрадовалась Су Хи. — Моку.
— Точно! Видишь, как просто! Нужно просто придумать способ привязать новые слова к чему-то знакомому. А чтобы правильно произнести слово, нужно притвориться японцем. Как будто ты на сцене театра.
— Вот так? — Су Хи поднялась на ноги, приосанилась и задрала подбородок. — Вы должны говорить по-японски! — пролаяла она по-корейски.
Я захихикала и тоже встала.
— Именно так! Только по-японски. — Я выпрямилась и выкатила грудь. — Вы теперь японские подданные! — сказала я по-японски и погрозила пальцем. — Вы должны слушаться!
Мы обе рассмеялись, стараясь прикрывать рот. Но вскоре смеяться расхотелось, и Су Хи охватила грусть.
— Придется тебе говорить по-японски за меня, сестричка, — сказала она. — Я в основном понимаю чужую речь, но когда надо говорить самой, слова куда-то исчезают.
— Почему я вечно должна отдуваться? — возмутилась я. — Почему я могу выучить японский, а ты нет? Наверное, тебя к нам подбросил белый журавль и ты не моя настоящая сестра.
Су Хи ответила мне улыбкой, но в этой улыбке читалось смущение. Я задела чувства сестры — ее кибун, как сказали бы японцы, — и ее честь. Я поспешно сказала:
— Прости меня, онни.
— Чжэ Хи, — мягко отозвалась она, — ты умная, как мама и папа. Ты удачливее меня, да и красивее. И родилась в год Дракона. Но нужно осторожнее обходиться с тем, что тебе дано.
Она была права. Я не всегда следила за языком, за что мне частенько попадало от мамы, а иногда даже от папы.
— Меня просто злит, что нужно вечно выполнять чужие приказы.
Су Хи обняла меня.
— Не упрямься, сестричка. С японцами надо вести себя осторожно.
— Ненавижу их, — заявила я.
Над тополями уже всходила полная луна, когда на холм наконец устало поднялась мама. Лицо у нее было перепачкано, прямо как у героев Диккенса после целого дня работы на лондонской фабрике. Мы с Су Хи откинули брезент, закрывавший дверной проем, и побежали к матери. На ней — ее звали Со Бо Сун — было старое шерстяное пальто и выцветший лиловый шарф. Увидев нас, она улыбнулась.