Дочери Лалады. (Книга 2). В ожидании зимы

Собравшись с духом, Лебедяна попросила князя и родительницу дать ей время одеться: она лежала под одеялом в одной рубашке.

– Кафтан мой подайте, – осипшим голосом позвала она. – Да повойник другой, понаряднее – тот, что с бисером…

Девушки всё быстро и ловко исполняли – Лебедяне осталось только просунуть руки в рукава. Вместо простого повойника ей покрыли голову богато расшитым и украшенным бисерной бахромой и подвесками из жемчуга, после чего снова укрыли одеялом. Голос на миг изменил княгине, и она знаками попросила дать ей что-нибудь из рукоделия. Ей вручили пяльцы с незаконченной вышивкой и воткнутой в ткань иголкой. Это было только для видимости: сделать хотя бы один стежок она сейчас всё равно не смогла бы – разве что только на ощупь.

– Подушки… повыше, – прохрипела Лебедяна. – Усадите меня ровнее…

Всё было сделано по её слову. Окинув себя взглядом и убедившись, что выглядит пристойно, Лебедяна наконец разрешила служанке открыть дверь.

Вопреки словам князя, вошли не двое, а трое: он сам, княгиня Лесияра и вооружённая мечом дружинница в шлеме, почти скрывавшем её лицо.

– Вот, целительницу мы тебе привели, она тебе поможет, – сказал Искрен, жестом приглашая дружинницу подойти к Лебедяне.

Княгиня Светлореченская удивилась: странная целительница – в полном воинском облачении… Хотя кто его знает… Но даже если кто-то из дружинниц её родительницы и мог обладать выраженным даром исцеления, то уж точно не превосходил по силе саму правительницу Белых гор. Зачем матушке Лесияре приводить кого-то другого, когда она сама – лучшая целительница в своих землях?

– Пусть все выйдут, – подала между тем голос дружинница.

От негромкого звука этого голоса Лебедяна сперва вся насквозь заледенела, а потом в глубине охваченной стужей груди ожил тёплый комочек сердца. Князь принялся выпроваживать служанок, а Лебедяна впитывала тепло карих глаз «целительницы», оживая и расцветая под лучами этого взгляда, который она узнала бы из десятков и сотен тысяч взглядов.

– И ты тоже выйди, княже, – сказал знакомый голос. – И ты, государыня Лесияра.

В уголках глаз своей родительницы Лебедяна уловила чуть заметную улыбку: не иначе, эта встреча была её рук делом. Владычица Белых гор направилась к двери, увлекая за собой Искрена.

– Целительница и больная должны остаться наедине, и пусть никто их не беспокоит, – сказала она. – Идём, княже, нам надо с тобой многое обсудить.

На лице князя была написана простодушная обеспокоенность. Не узнавая «дружинницу», он рьяно прогонял девушек подальше от покоев супруги – старался сделать как лучше.

Воздух врывался в грудь Лебедяны с такой силой, что от его свежести у неё поплыла голова. Это был ветер из её сна – тот самый, который колыхал сурепку и нёс на своих крыльях песню… А может, она и сейчас спала? Отыскав где-то в глубинах задыхающейся груди голос, она сипло и дребезжаще вывела:

Ой, да не шумите, травы летние, Не вздыхай ты, ветер исподоблачный…

А «целительница» подхватила, поднимая руку к шлему, чтобы снять его:

Дай же голос милой мне услышати, Что голубкой белой к сердцу ластится Да цветёт под звёздами небесными…

Освобождённая коса размоталась и упала, и Лебедяна, обомлев, увидела Искру из второй части своего сна – в доспехах и с мечом. Следующим её ожиданием было увидеть чёрную тучу шириной во всё небо и ощутить холодное дыхание злого ветра разлуки, но вместо этого тёплые губы Искры прильнули к её пальцам. Опустившись на колени подле ложа, та покрывала поцелуями руку Лебедяны.

– Не уходи на войну… молю тебя, – пробормотала Лебедяна сквозь колючий ком в горле, который невозможно было выплакать. Наяву у неё получилось сказать вслух то, что во сне украла бессильная немота.

– Я с тобой, лада, я никуда не ухожу, – ласково и чуть удивлённо ответила Искра, присаживаясь на край ложа и завладевая второй рукой княгини Светлореченской. – Я здесь, чтобы помочь тебе, вернуть тебя к жизни, сделать тебя снова здоровой, молодой и прекрасной… Чтобы ты жила ещё долго, очень долго.

Ростки раскаяния, взошедшие во сне, наяву заколосились, роняя слёзы-семена. Ком в горле таял острой ледышкой.

– Я не заслуживаю этого, – прошептала Лебедяна горько, отворачивая лицо. – Я причинила тебе боль…

– Гораздо больше боли и горя ты мне причинишь, если уйдёшь раньше времени, – настойчиво и нежно заглядывая ей в глаза, сказала Искра. – Я хочу, чтобы ты жила… Пусть далеко, пусть не со мною, но жила. Без тебя для меня не станет ни солнца, ни неба, ни весны… Ничего.

– Прости меня…

Слова, не произнесённые, но когда-то отданные ветру, сорвались с губ Лебедяны. Она не противилась объятиям, в которые Искра её осторожно заключила, приподняв с подушек; в этих руках можно было позволить себе слабость и немощь, безбоязненно отдаться им полностью, ибо Лебедяна точно знала: они не причинят ответной боли, не обидят в отместку за обиду, не оттолкнут, даже будучи сами отвергнутыми.

– Дай мне вон ту шкатулку, что на столике для рукоделия стоит, – попросила она.

Родные руки исполнили просьбу незамедлительно. Сняв с шеи ключик, Лебедяна открыла шкатулку, и на её трясущихся пальцах засверкали кроваво-алые лалы в виде сердечек, подвешенных к общей нити на цепочках, в звенья которых были оправлены ослепительно-радужные адаманты. Семь сердец – одно большое и шесть меньшего размера.

– Это самый дорогой подарок… Горы самоцветов и золота не стоят одного из этих сердечек, – прошептала она, прижимая ожерелье к щеке и орошая его слезами.

– Надень его, лада, – предложила Искра с задумчивой улыбкой. – Всю мою любовь я вложила в это ожерелье. Я хочу видеть его на тебе.

Она помогла Лебедяне застегнуть украшение на шее и окинула её восхищённым взглядом.

– Ты – чудо из чудес, моя любимая. Ты прекрасна.

– Ах, – с горечью вырвалось у Лебедяны. – Как ты можешь такое говорить… Я – уродливая старуха…

– Ты – это ты, в любом облике, – защекотал ей ухо нежный шёпот Искры. – Но позволь мне вернуть тебе радость юности, влить в тебя силу Лалады и избавить от всех этих страданий, которые тебя одолевают.