Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

А травы шептали, светло и улыбчиво напоминая о хрупкости и бренности изношенных, изживших себя уз, по ошибке наложенных на неё когда-то. Стоит лишь двинуть плечом – и ветхие цепи упадут, рассыплются ржавой пылью, освободив и очистив сосуд души и тела для желанного света, который после долгих блужданий во мгле всё же нашёл её.

«Колечко для Златы у меня уж готово, – сказала Искра. – Только дай знак, и я передам его тебе».

Их пальцы сплелись над венком, а губы сблизились, поймав в ловушку луч солнца. Взор утопал во взоре, сердце тянулось к сердцу, а снега горных вершин сомкнулись защитным куполом, ограждая любовь от недоброго ветра чужих взглядов. Поцелуй зародился розовой зарёй, но ледяная вспышка выдернула Лебедяну из горьковато-тёплого облака счастья и вернуло в явь, грохотавшую непогодой и пронизываемую молниями.

Ложе из подушек отрывисто озаряли холодные отблески молний, по окнам струились ручьи дождевой воды, на рукодельном столике умирал язычок пламени дотлевающей лампы. Казалось, весь мир сотрясался от ревущего ненастья, получая удары его яростных чёрных лап, а бледные ветвистые трещины молний раскалывали небо, будто больную голову. Встав с ложа, Лебедяна подошла к окну и приложила ладонь к слюдяной раме, словно бы желая приласкать разбушевавшегося зверя – грозу. Тот бешено ластился к её руке по ту сторону окна, словно прося почесать дождевые космы своей гривы. Душа княгини сжималась в комочек перед величием ненастной ночи.

Мрак над землёй был огромен, но кольцо делало любые расстояния ничтожными. Лебедяне ничего не стоило сейчас открыть проход и очутиться рядом с Искрой, тем более что муж отсутствовал дома уже вторую седмицу – проверял готовность войска у восточной границы. Чёрная, давящая тень угрозы висела над землёй, делая тусклым самый ясный и солнечный день; ни одна душа не знала, кто и когда должен был напасть, и оттого тревога становилась ещё страшнее. Она засела острой, безжалостной сосулькой под сердцем у Лебедяны, а Искрен с этими приготовлениями совсем перестал бывать дома. Мёртвые топи считались пустынной землёй, и возможность нападения оттуда казалась невероятной, но князь уверовал в предсказание вещего меча Лесияры. «Значит, не так уж эти топи безжизненны, как мы думаем», – повторял он. Из Белых гор поступало всё новое и новое зачарованное оружие: мечи, наконечники для стрел и копий, топоры, кинжалы, секиры, сулицы [8] ; три сотни кошек-воительниц расположились станами по берегу речки Мороши, что протекала с севера на юг в ста вёрстах от Мёртвых топей: чувствительность белогорских жительниц к хмари не позволяла им ближе подступиться к этой земле. Трое дружинниц Лесияры постоянно пребывали при дворе князя для обмена быстрыми сообщениями между двумя главами государств.

8

сулица – укороченное метательное копьё

Княжичи были далеко: этой весной Искрен отправил их по разным городам учиться управлять и набираться опыта в государственных делах, прикрепив к ним мудрых наставников. Со светлой печалью приняло материнское сердце разлуку с сыновьями: рано или поздно все дети вырастают, обретают свои крылья и вылетают из родительского гнезда, вот и её мальчики возмужали, обзавелись пушистыми юношескими усами и, как это неизбежно случается, устремились навстречу взрослой жизни, оставляя родную матушку дома, у осиротевшего очага. Ростислав забрал свой зверинец – спасённого Лесиярой медвежонка, хромого оленя, косулю, двух слепых лисиц, волчонка и множество певчих птиц; без питомцев он уезжать не желал, и отец разрешил ему взять животных с собой. Всех четвероногих друзей княжич подобрал в лесу ранеными, брошенными и хворыми детёнышами, выходил и приручил, ну а зверю, привыкшему к человеку сызмальства, в диком лесу уж не место.

Непогода за окном не тревожила крепкий и спокойный сон Златы: малышка посапывала на тёплой печке, и её уютный детский мирок был далёк от бурных потрясений, то и дело корёживших взрослый мир. В глазах склонившейся над дочкой Лебедяны отразилась нежная боль, тоска и горечь, а унизанная перстнями и драгоценными запястьями рука пухово-лёгкими касаниями ласкала пружинистые золотые кудряшки. Нет, не должен был маленький и хрупкий, как едва распустившийся цветок, мирок Златы пошатнуться, исказиться, дрогнуть и сжаться от страха под тяжёлой поступью беды. И они, взрослые, обязаны сделать всё, чтобы сохранить его безмятежным и неприкосновенным.

Один шаг в туманную зыбь пространства – и Лебедяна ступила на каменную площадку перед домиком, ютившимся на покрытом тёмным ельником склоне горы. В глубине туманной долины в лунном свете дремотно мерцала извилистая лента реки, и от необъятной шири этого горного приволья хотелось раскинуть руки крыльями и закричать во всю мочь лёгких… Обнесённый невысоким плетнём цветник дышал росистой свежестью, а окна манили тёплым золотистым светом. Сердце княгини Светлореченской согрелось, а на глазах выступили слёзы нежности: здесь её всегда ждали.

Она вошла без стука, просто толкнув дверь. Лёгкими шагами она преодолела лестницу и очутилась в горнице, где за столом сидела Искра и при свете масляной лампы штопала рубашку. Драгоценное ожерелье из бусинок-встреч, большая часть которых состоялась в снах, обвило горло Лебедяны и ласково стиснуло в предчувствии рыдания, но она сдержалась и с дрожащей на губах улыбкой сказала:

– Разве лучшей в Белых горах мастерице золотых дел пристало самой штопать одежду? Если захочешь, я сошью тебе дюжину новых рубашек, украсив их вышивкой, которая сбережёт тепло нашей любви.

Взволнованный взмах ресниц – и в таинственной тёмной глубине взора Искры зажглись приветливые огоньки.

– Это всё потому, что нет в моём доме хозяюшки, – ответила она. – Холостая я до сих пор, вот и некому сшить мне новую рубашку.

Присев на лавку подле возлюбленной, Лебедяна нежно завладела её рукой и, лаская шероховатые рабочие пальцы женщины-кошки, молвила:

– Эти искусные руки приспособлены для того, чтобы создавать дивные украшения, нанося огранку на самые твёрдые самоцветы, но тонкая ниточка в них рвётся, а ткань их не слушается.

– Так уж водится, что каждому – своё дело. Зато твои ручки созданы для вышивки, моя лада.

Лебедяна закрыла глаза, всем сердцем впитывая поцелуи, которыми Искра покрывала её пальцы. Всего несколько живых, осязаемых встреч было у них, несколько драгоценных мгновений близости, да и те повисли на душе княгини неизбывной тяжестью измены.

– Ты пришла насовсем, счастье моё? – Вопрошающие глаза женщины-кошки были полны радостной надежды. – А где Злата?

– Я не могу вот так, тайком, сбежать от мужа: это будет вероломством, – вздохнула Лебедяна. – Прежде я должна поговорить с князем и во всём ему честно открыться. Я верую в его великодушие… Быть может, он даст мне свободу, и мы с тобою и Златой сможем зажить семьёй.

– А ежели он не отпустит? – нахмурилась Искра.

– Всё равно уйду, – решительно вскинув голову, ответила княгиня. – Возьму Злату и вернусь в Белые горы, к тебе. Три года жизни порознь освобождают супругов от брачных уз. Но я верю, что он не станет меня держать. Искрен вспыльчив, но отходчив и добр сердцем. Дай-ка…

Она взяла из рук Искры рубашку и принялась сама штопать прореху. Её стежки ложились быстро, ловко и искусно – намного опрятнее и тоньше размашистого холостяцкого шитья женщины-кошки. Пора бушующих страстей миновала, решение вызревшим плодом сладко отягощало сердце Лебедяны, но холодок тревоги всё же змеился по жилам. Если муж упрётся, придётся рвать многолетние связи с болью и кровью… Но отступать было уже некуда: за спиной раскинулась смертоносная пропасть – без воздуха, без любви, без света. Княгиня стояла на развилке, предполагавшей выбор пути. Или – или.