Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь

Люта, встряхнув вьющейся, как овечье руно, гривой волос, бодро вскочила на ноги – будто сна ни в одном глазу не было. Невзора постучала по лестнице, ведущей на полати:

– Цветик, не залёживайся! Как потопаем – так и полопаем.

Цветанка неспешно, с тягучей ленцой слезла на пол, прочищая пальцами в уголках глаз. Выдохшийся, угасший венок сидел на её голове набекрень; вся волшебная сила ушла из него, остались только увядшие цветы. Она потянулась до хруста и подошла к окошку, за которым догорал нежаркий лесной закат.

– Эх, как же скучаю я по солнышку ясному! – вздохнула она. – А всё глаза проклятые! Дорого б я дала, чтоб они опять днём видеть стали…

– Ничего не поделать, – сказала Невзора. – Такая уж наша стезя – ночная.

Васильковая синь глаз Цветанки наполнилась густым вечерним сумраком, а в глубине с нежной грустью мерцал отблеск сна, из которого она только что вынырнула.

– Ежели б не твои веночки волшебные, я, поди, и совсем забыла бы, что такое день, – шепнула она, снова подхватывая Светланку и крепко стискивая. – Хорошо в твоих снах, светло.

– Ты видела матушку и дедулю? – Девочка обвила руками шею Цветанки, отвечая такими же щемяще-нежными объятиями.

– Ага, – улыбнулась та, потеревшись кончиком носа о носик Светланки. – Сладкая встреча была – сто лет бы так спать… Наколдуешь мне ещё, кудесница моя?

– Непременно, – с готовностью отозвалась девочка. И попросила нежданно для себя: – А можно мне с вами?

Близость ночи манила её лесными чарами, влекла прохладным пологом звёздного плаща. Обыкновенно она дальше крыльца не высовывала носа после наступления темноты, но сегодня ей вдруг захотелось прогуляться под луной.

– М-м, – нахмурилась Цветанка. – Нет, моя радость, нечего тебе делать в лесу ночью. Нам охотиться надо будет, а не за тобою приглядывать. Оставайся-ка дома да спи-почивай.

– Да я днём чего-то выспалась, сморило меня, – уговаривала Светланка, разбрасывая на лице Цветанки щедрые пригоршни заискивающих поцелуев. – Ну пожалуйста, хоть недолго! Прокати меня на себе, а я тебе хоть дюжину снов сплету!

– Вот ещё выдумала, – буркнула Цветанка. – Я тебе что – лошадь, чтоб кататься на мне?

Впрочем, она скоро поддалась ласковым уговорам и согласилась взять Светланку на короткую прогулку. Ночной лес открыл девочке свои загадочные тропинки, обнимая её за плечи свежим дыханием, а желтоватое мерцание глаз оборотней отзывалось где-то под сердцем знобкой дрожью. Нет, Светланка не боялась чудовищных зверюг, неслышно скользивших меж тёмных стволов; она выросла с ними и видела от них лишь любовь и заботу, а потому даже представить себе не могла хотя бы на миг, что те могли причинить ей зло. Их жутковатый облик и быстрота движений заставляли её проникаться к оборотням огромным, благоговейным уважением. В груди каждого зверя билось родное сердце, в очах светился человеческий разум, а когда девочка зарывалась пальцами в густой мех Цветанки, серебрившийся в лунном свете, её руку согревало близкое и дорогое тепло.

Смолко и Люта с ворчаньем и озорным тявканьем принялись играть на полянке – то гонялись друг за другом, то катались пушистым рычащим клубком, то подпрыгивали и ловили пастями плавающих над травой духов-светлячков. Наблюдая за их вознёй, Светланка не могла удержаться от смеха, и некая незримая сила отрывала её ноги от земли, звала к ним присоединиться… Она не боялась их когтей, но на пути у неё выросла чёрная глыба с мохнатым загривком – Невзора. Мягко оттесняя девочку тёплым боком, она не подпускала её близко к играющим зверятам. Светланка вздохнула: её всю жизнь вот так отстраняли, оберегали, боялись оцарапать, толкнуть, сделать больно… Маленькие оборотни подросли – уже не взять их матери за шкирку и не отнести куда угодно, а их игры в зверином облике становились всё грубее. Не место было маленькой и хрупкой Светланке рядом с ними, когда они принимались резвиться.

А луна тем временем набросила на лес серебристую пелену тайны. Молчали вековые деревья, слушая звуки ночи, тропинка скользила под ногами быстрой змейкой, а рядом прохладно светились жёлтые огоньки глаз Цветанки-волчицы. Она всё-таки позволила Светланке взобраться на себя и неторопливо, плавно понесла её. Покачиваясь на её спине и вцепившись в густую шерсть, чтобы не упасть, девочка сдерживала щекочущий смех: сердце будто превратилось в пушистый шарик и упруго скакало под рёбрами от нарастающего восторга. Цветанка с шага перешла на бег, и деревья замелькали мимо; Светланка то и дело сжималась, боясь, что они вот-вот врежутся, но нет – волчица ловко огибала стволы. Ночь ткала звёздное покрывало, которое шелковисто окутывало плечи, ласкало волосы и струилось мерцающими складками, и Светланке хотелось, чтобы этот головокружительный бег никогда не заканчивался… Когда Цветанка взвилась в прыжке через затопленный овражек, душа девочки тоже словно взлетела на упругих, широких крыльях, сотканных из ветра. В воде мелькнул холодящий лик луны, и время словно застыло на мгновение, заложив уши Светланки стрекотом и звоном крови в жилах. Приземления она почти не ощутила – просто очнулась, когда Цветанка уже бежала по земле.

«Ну, будет с тебя», – послышался в голове девочки её голос.

Земля колыхалась, дышала, ладонями Светланка ощущала биение её глубоко запрятанного горячего сердца. Она и сама дышала вместе с нею: вдох-выдох, вдох-выдох… Пальцы путались то в благоухающей земляникой траве, то ворошили тёплый мех за ухом лежавшей рядом волчицы. Взяв её морду в свои ладони, Светланка жарко расцеловала её.

– Цветик, я тебя люблю… Очень, очень, очень. Я не покину тебя! Никогда-никогда…

Душа нахохлилась воробышком от нежности, но в сузившихся глазах Цветанки прорезалась колкая, как сухая хвоя, усмешка.

«Так уж и никогда? Вырастешь – и, как все девушки, захочешь замуж. Вот увидишь, так и случится».

У Светланки вырвался вздох. Мысли её почти никогда не устремлялись в будущее, потому что там лежало что-то давно известное ей, знакомое и родное, как эти бессловесные стволы. Нечто предопределённое. Это слово – «замуж» – прожужжало мухой и скрылось в лесной тьме, не затронув сердца.

– Я родилась для другого, Цветик. – Светланка уткнулась носом в волчье ухо, тихонько дыша.

Волчица подняла глаза к луне, и её свет наполнил их серебряной грустью.

«Знаешь, душа моя, когда ты родилась, над землёй горели северные зелёные огни. Говорят, когда они спускаются к югу, рождается кто-то необыкновенный… Мои глаза не выносят дневного света, но моим солнцем стала ты. Ты не даёшь мне забыть, каково это – чуять тепло его лучей на коже. Ты – всё, что есть у меня. И думается мне порой, что ежели ты когда-нибудь уйдёшь, мне станет незачем влачить свою жизнь дальше».

– Я не уйду, Цветик. – Светланка снова запустила пальцы в мех волчицы, и та повернулась на спину, доверительно подставляя живот для почёсывания. – Мы – вместе, как земля и небо, как ночь и луна.

Она принялась так усердно и основательно чесать пушистое брюхо волчицы, что та зажмурилась, постукивая хвостом по траве от удовольствия. Потом она отвезла Светланку домой и лизнула на прощание:

«Нечего тебе на охоте делать, спи давай».

Светланка забралась в постель, но сон к ней не слетал на незримых крыльях: лес дышал ночной сказкой, а в чащобе жил кто-то родной и мудрый, с кем она ждала встречи уже давно – наверно, с самого рождения.