Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

Но это – дела далёкого будущего, а пока Златоцвета в тёплом гнёздышке постели соскальзывала в безмятежную дрёму. Сердце её решило: да будет то, чему суждено случиться. Будет осень, будут яблоки – много яблок; и мёд тихорощенский, и пироги, первый из которых она уже попробовала сегодня. И свадьба будет, широкая и весёлая, и счастье, и сладкое слияние на супружеском ложе, и первое шевеление дитятка под сердцем. Всё будет – в своё время.

Единственная

Тёмные клочковатые тучи вот уже полдня изливали на землю потоки холодного дождя; в такую погоду лучше всего сидеть дома у жарко растопленного камина и потягивать маленькими глотками горячий отвар тэи. Увы, сейчас у Северги не было такой возможности: закутавшись в плотный плащ с поднятым наголовьем, она шагала между шатров лагеря. Полк шёл на подмогу тысячному Брондингу; до встречи оставалось два-три дня пути, и это был, скорее всего, последний привал.

Её сотня отдыхала на окраине лагеря. Чавкая сапогами по жидкой слякоти и поскальзываясь, Северга вдруг услышала звон струн: кто-то бренчал на бооле. Она подошла к шатру, из которого доносилась музыка, послушала немного, хмыкнула. Воины пели похабные куплетики и гоготали, передавали друг другу фляжку с хлебной водой – словом, расслаблялись, как умели. Уставом петь на привале не запрещалось, и Северга прошла бы мимо, не питая большого пристрастия к такого рода песенкам да и к музыке вообще, но вдруг прозвучал молодой голос:

– Ребята, я тут песню сочинил... Хотите послушать?

– А ну-ка, ну-ка, давай!

Струны зазвенели снова, но уже иначе: к ним прикасались нежно, с приглушённой печалью и сдержанной страстью. Если куплетики звучали грубовато и расхлябанно, с кабацкой удалью и небрежностью, то теперь боола пела ласково, даже немного робко.

Единственная,

Только ты одна...

Ты в сердце моём, как одна струна.

Одна звезда

На шатре небес,

И я один –

Погибаю здесь.

Единственная,

Лишь тебя зову;

Над седой золой

Песней душу рву.

Погас костёр, завтра снова в путь,

И снова в бой...

Холодеет грудь.

Я пьян сейчас,

Но не от вина,

И лекарство мне –

Только ты одна.

Спасенья нет от прекрасных глаз,

Насквозь пронзён...

Да, я пьян сейчас.

Мой меч в крови,

А земля в огне.

Я пью тот миг,

Что остался мне.

Я жадно пью мой последний вздох,

И жизнь моя

У твоих лишь ног.

Севергу пронзило: как? как этот парень прочёл её душу, как нашёл те самые слова, которые она сама никогда бы не сумела подобрать?! Но товарищам песня не понравилась. На голову певца любви обрушился град критики:

– Да ну, что за тягомотина унылая!

– Да уж, сладкие сопли!

– Грисско, повеселее что-нибудь сочинить не мог? Бодренькое что-нибудь.

Они совсем заклевали бы беднягу, но Северга, откинув полог шатра, сказала:

– Отставить разговорчики. Рядовой Грисско, выйди на два слова.

Все вскочили. Певец, светловолосый молодой парень, отложил свою исцарапанную боолу и тоже подпрыгнул.

– Есть, госпожа сотенный!

Накинув наголовье плаща, Грисско вышел под дождь. Не самое удобное место для разговора, и Северга, чтоб и самой не мокнуть, и парня долго не держать под струями воды, выражалась как можно короче.

– Это ты сам сочинил?

– Так точно, госпожа сотенный офицер.

– Напомни-ка мне, малыш: ты как в войске очутился?

Они стояли лицом к лицу, с края наголовья у каждого падала дождевая капель – бахрома из тонких струек воды.

– Так известно как, госпожа... Семейство моё было на мели, то есть, в денежных затруднениях. Матушку уволили со службы, у батюшки неприятности с законом. А тут пришли вербовщики – пополнение в войско набирать. За вознаграждение... Не великие деньги, конечно, но семью это выручило бы. Ну, я и пошёл в воины.

– Ясно.

Светло-голубые глаза парня были чистыми, как рассветное небо. «Экая невинность, – подумалось Северге. – Жалко будет, если убьют бедолагу». А вслух она сказала:

– Ты вот что... Напиши-ка мне слова твоей песни. И музыку тоже... Ну, в смысле, как играть.

– Слушаюсь, госпожа сотенный... А... разреши обратиться с вопросом?

– Валяй.

– А зачем тебе моя песня, госпожа? Ты хочешь её сыграть? Но я ни разу не видел у тебя в руках боолы.

Северга свои соображения решила придержать при себе. Она и сама не знала, откуда у неё взялось это тоскливое чувство. Точнее, предчувствие. Зачем парня расстраивать? Ни к чему.

– Да так... Славная песенка, хочу на память себе сохранить. Ты, конечно, прав насчёт меня: мне драмаук в уши насвистел («медведь на ухо наступил» – прим. авт.). В музыке я не шибко разбираюсь и ни на чём не играю. Но твоя песенка – ничего себе так, вполне недурна. Просто так, на всякий случай сохранить хочу. Вот сюда мне запиши.

И она протянула Грисско записную книжечку размером с пол-ладони, ощупала карманы в поисках карандаша, нашла и вручила певцу.

– Запиши прямо сейчас. И принеси мне в шатёр.

– Есть, госпожа сотенный.

Она нырнула в свою палатку. Дождь барабанил по кожаному куполу над головой, в щель полога веяло осенней промозглой безысходностью... Да уж, война не выбирает время года. Воевать приходилось и в мерзейшую погоду. Вынув пробку фляжки, Северга отхлебнула глоток хлебной воды, и горячительное пролилось ей в нутро огненным сгустком.

Грисско явился весьма скоро, протянул ей записную книжечку и карандаш, гаркнул:

– Распоряжение выполнено, госпожа сотенный...