Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

– Это матушка! Наша матушка! Она не причиняла нам зла, сказки нам сказывала, кормила нас досыта и играла с нами... Она была добрая! Хорошая! Зачем ты убил её?.. Это не она, это ты – зверь! Ненавижу тебя! – Мальчик бросился с кулаками на рыжебородого, но тот отшвырнул его и ударил несколько раз по щекам.

– Руку поднимать на отца вздумал, щенок? Волчье отродье!

Девочка, сжавшись в углу в комочек, только беспомощно, горько всхлипывала.

В горнице за большим, крепко сбитым столом сидели мрачные охотники. Трое – в зрелых годах, один – совсем молодой, здоровенный парень, чем-то похожий на Борзуту. На лицах их лежала суровая тень. Судя по всему, они и были вместе с мужем Размиры там, в домике.

– Худо Люторь сделал, что убил её... Ох, зря! – промолвил старший, поглаживая бороду с проседью. – Теперь жди мести Марушиных псов. Да и Маруша может разгневаться. Всю траву, что ещё оставалась, он на отвар пустил; а псы придут – и что мы делать станем? Чем защитимся?

– Надо у тётки Медведихи спросить, – подал голос молодой охотник-богатырь. – Она ведунья и травница, может, подскажет чего... Или колдовство какое знает.

– Э, Ченел, ты забыл, видно, что Медведиха Размире – родня! Глупо ждать от неё помощи, – возразил старший охотник.

– А всё равно надо попробовать, может, и поможет, – неуверенно пробормотал молодой Ченел.

Мнения мужчин разделились. Двое – Ченел и коренастый, широкоплечий охотник лет сорока – натянули меховые кожухи и заскрипели по снегу прочь из дома, направляясь к знахарке. Старший прихрамывал, а Ченел косолапил. Да, они там были... Невзора неприметной тенью бесшумно заскользила за ними по хмари, не оставляя следов.

Медведиха жила на окраине в приземистом домишке, который казался ещё ниже под тяжестью снежной шапки на крыше. Сама она походила на своё жильё: такая же невысокая и коренастая, крепко сбитая, сутуловатая, с большой головой и зоркими, острыми очами, в которых блестело что-то волчье, проницательно-звериное. Была она в меховой безрукавке, вышитой сорочке, широкой складчатой юбке и меховых стоптанных чунях. В тёмных кустиках бровей блестели искорками инея седые волоски. Нельзя было точно угадать её возраст: ей могло быть и пятьдесят, и все девяносто. А может, и того больше. Серебряные нити виднелись и в её единственной толстой косе, ничуть не поредевшей с годами. Голову она не покрывала, нося лишь ленту-очелье с подвесками из бусин и пёрышек: видно, в своих зрелых летах оставалась девицей.

– Тёть Медведиха, – прогудел молодым, сочным басом Ченел. – У тебя не найдётся ли какого средства, чтоб от Марушиных псов защититься? Может, яснень-травы хоть щепотка где-нибудь осталась?

Волчьи искорки блеснули в глазах женщины, пересечённые морщинами губы чуть скривились в усмешке.

– Какая яснень-трава, соколики? – проговорила она густо-грудным, чуть надтреснутым, но по-своему, по-ведьмински певучим голосом. – Указом владыки-князя она под запретом, сами ведь знаете. Изничтожили её повсюду, а ежели и осталась где, так мне те места неведомы.

– Ну, может, хоть заговор какой, слова колдовские, – разочарованно пробасил парень.

– А нету от псов заговоров, – сказала Медведиха. – Никакие словеса от них не спасут. Ничем помочь не могу, сынки. Сами беду накликали, сами и расхлёбывайте.

И, одарив гостей ледяным блеском зрачков напоследок, она исчезла за закрывшейся дверью.

– Вот ведьма старая, – процедил Ченел, хмурясь и почёсывая в затылке.

Старший его товарищ только вздохнул.

– Этого и следовало ожидать, – проговорил он.

– А может, тряхнуть её покрепче? – встрепенулся Ченел, сжав могучие кулаки. – Припереть в угол, так и не денется никуда...

– Дурень ты, – сказал старший. – Тебе жить надоело? Медведиху обидишь – проклянёт, ворожбы напустит, вся жизнь твоя наперекосяк пойдёт. С ней лучше не связываться.

– Нам всё одно не жить, коли псы придут, – уныло поникнув широченными плечами, вздохнул Ченел.

Ушли они восвояси несолоно хлебавши. Невзора, притаившаяся под заснеженным плетнём, услышала скрип вновь открывшейся двери.

– А ты, девонька, зайди на два слова, – раздался голос Медведихи в морозном сумраке.

Невзора сперва не поняла, к кому та обратилась, но ведунья сказала с тенью усмешки:

– Тебе говорю, кому ж ещё.

Всё ещё сомневаясь, Невзора вышла из своего укрытия и предстала перед пронзительными, всезнающе-звериными глазами Медведихи. Та посторонилась, пропуская её внутрь.

Потолок в доме был низенький. В углу дышала жаром белёная печь, стройным рядком стояли на полке горшки, на полу лежали домотканые дорожки. Пахло печным теплом, травами, жареным луком. На огне булькало какое-то варево. Невзора принюхалась: вроде не яснень-трава.

– Травушка эта у меня припрятана, только я им её не дам, – словно отвечая на мысли Невзоры, сказала Медведиха. – Размира племянницей мне приходилась. Её мать с отцом от хвори померли; много народу в тот год поветрие выкосило. Вот я и взяла сиротку к себе да вырастила. Когда с Люторем-то она только гулять начинала, предупреждала я её: молодец-то собою видный, да сердце у него жестокое. Случись что – не пожалеет тебя. А она своё заладила: люблю, не могу... Что тут сделаешь.

Кивком она показала Невзоре на стол, и та села, окутанная после морозной ночи домашним теплом. Медведиха поставила перед ней угощение: пироги с сушёными грибами, кашу гороховую с луком да мёд хмельной в кувшине.

– Благодарствую, не до угощения мне, – глухо проговорила Невзора.

– Ешь, – велела Медведиха властно. – Пища нутро согревает и боль притупляет.

Отвыкла Невзора от людской еды. Так от неё домом веяло, что опять тоска встала в полный рост – и глаза печальные Ладушкины. Как-то она там, родная? Жива ли, здорова ли? А Медведиха, присев напротив и сцепив на столе узловатые, но всё ещё полные силы пальцы в замок, вперила в Невзору тьму своих зрачков, в которых мерцал отблеск огня – будто пожара лесного отголосок.

– Вот что я тебе скажу, голубушка. Месть – гиблое дело. Зло притягивает за собой новое зло, кровь влечёт кровь, и нет этому скончания. Месть – зелье, которое не утоляет жажду, а только душу опустошает и оставляет всё такой же алчущей и не знающей покоя. Нет после мести ни мира, ни успокоения. Только пустота мёртвая и холод. Но слова мои, – Медведиха опустила тяжёлые веки, приглушив огонь в глазах, – дойдут до тебя много позже. Не сейчас. Если стая твоя придёт с воздаянием, останавливать вас не стану: бесполезно это, не услышите вы меня. Но и охотникам помощи от меня не будет. Потому что и они зло сотворили.

Побулькивало варево, распространяя тёплый, влажный пар с горьковато-лекарственным запахом. Помолчав, ведунья добавила:

– Детей я к себе возьму, как когда-то взяла Размиру. У неё на роду погибель была написана, и ничего я поделать не могла... Малоню я обучу всему, что сама знаю, а Звиша охотником станет мудрым и великим – не таким, как они. Нынешней жене Люторя тоже есть к кому прислониться: она уже год как с молодым охотником Олиском любовь крутит, мужу изменяет. Она баба хваткая, женит парня на себе.