Догадки и подсказки. Белый коридор

Мне даже в голову не приходило, что если такое произойдет, то этого никто не заметит и мир без меня никуда не денется.

Но, отсмеявшись над собственной дуростью, я нахожу для нее оправдание. Не веря в себя и свою состоятельность, нет смысла распускать паруса.

Важно лишь помнить и понимать – ты прикипел к перу и бумаге по той причине, что это был не столько выбор, сколько спасение. Всякие прочие варианты были исходно исключены. Один-единственный способ жить, и только одна возможность выжить. Стало быть, ни о чем не жалей, не жди ни признания, ни одобрения и не опасайся хулы.

17

На самом пике я оборвал свою живописную шумную жизнь, с отважной юношеской решимостью расстался с устойчивой репутацией весьма успешного драматурга, семь пьес которого одновременно идут в семи московских театрах, и добровольно стал дебютантом, стал первоклассником, новичком, готовым вновь приступить к изнурительной, настойчивой осаде столицы.

Но если набег на сакральные сцены был встречен публикой и коллегами с улыбкой и сдержанным любопытством, то позднее обращение к прозе вызвало явное раздражение.

Один уважаемый мой собрат кисло заметил:

– Каков Кирджали? Всех его пьес ему недостаточно. Неймется. Потянуло в прозаики.

Но дело было даже не в норове, не в разыгравшихся претензиях. Меня преследовал вечный страх, что я не сумею и не успею дойти до сути и записать нечто существенное и стоящее. Весь жар и порох будут растрачены на поиск сюжетов и звонких реплик.

Чтобы утешить себя, подбодрить, я вспоминал, что на подмостках было ничуть не меньше, чем в прозе, могучих подвигов литературы, что были и Шекспир, и Мольер, и наш незабываемый Чехов.

Потом возражал самому себе – Шекспира читают шекспироведы, а смотрят все реже – слишком подробен и монументален для нашего сленга, наши сегодняшние скороговорки, Мольера и вовсе никто не вспомнит, а театралы знают две реплики: «Кой черт понес его на эти галеры?» и хлесткий издевательский возглас: «Ты этого хотел, Жорж Данден!»

И даже Чехов, почти современник, родной человек, все больше становится предметом симпозиумов и конференций, младое незнакомое племя ушло во всемогущую Сеть.

Печально, но никого не минет всем уготованная чаша – истаивают надежды и весны, приходят зимы и прячут землю под равнодушными снегами – они заметают наши следы.

18

Такое прозрение не смертельно. Оно печально и неизбежно. И стало быть, следует с ним смириться, принять его и сделать своим.

Когда наш род людской убедился, что он не бессмертен, – однажды уйдет и наша родная цивилизация, пусть безусловно несовершенная, но милая, выстраданная, разношенная, в которую вложено столько страсти, – род человеческий посулил, что он, наконец, возьмется за ум, откажется от своих попыток облагородить кровопролитие и называть мясорубку подвигом.

Дай Господи, хоть и плохо верится – что до меня, то мне известен один лишь успех изящной словесности на этой политой кровью ниве – я говорю о Троянской войне и эпосе слепого Гомера.

Но то были давние времена, а люди были юны, доверчивы и братски беседовали с богами.

Уже внесен в пределы Трои

Данайский конь,

И что цвело при прежнем строе

Летит в огонь.

И женщина, предмет осады,

Выходит в круг

Усталых воинов Эллады,

Где ждет супруг.

Они прошли сквозь кровь и беды,

Свершили месть,

Они дождались Дня Победы,

Вернули честь.

Кто выжил в драке и атаке,

Тем сноса нет.

Но Одиссею до Итаки

Плыть много лет.

И не войдут в свои поместья,

Кто пал в бою,

И многих ждут дурные вести

В родном краю.

А ты, спасенная от плена,

О ком тайком,

Сейчас ты думаешь, Елена,

Грустишь о ком?

Чей голос помнишь ты сегодня,

Чьих рук кольцо?

Чьи губы жгут все безысходней

Твое лицо?

Никто не ведает про это,

И от души

Пируют греки до рассвета,

Стучат ковши.

19

Как видите, Игорь, им не казалось, что рифмы способны вернуть равновесие и выстроить гармонический мир. Мой вызывающе затянувшийся, непозволительно долгий век так и не вылечил меня от этой комичной детской болезни – украдкой я все же кропал втихомолку свои зарифмованные строчки.

Мы не умеем разумно стареть, до своего последнего дня – мы те же беззащитные дети, и Фауст напрасно себе вымаливал ушедшую юность, ему бы получше вглядеться в себя, тогда бы он понял, что внешность обманчива, и по сути он тот же птенчик, каким и был.

20

Мой ранний успех на долгие годы связал меня с магией театра, и прежде всего в нем привлекала его немедленная отдача – сразу же становится ясно: сумел ты достучаться до зрителя или оставил его безучастным.

В прозе ты можешь оставаться в гордом неведенье, предаваться всяческим приятным иллюзиям, в театре с замиранием сердца прислушиваешься к любому шороху, ловишь свидетельства одобрения.

Эта невольная, столь обидная зависимость от аплодисментов способна заставить тебя отказаться от встречи с истиной, предпочитаешь довольствоваться хмелем удачи.

С другой стороны, театр – зеркало. Можно увидеть свои достоинства и обнаружить свои изъяны. Это всегда небесполезно.

21

Мужчины в театре рискуют многим, но больше всего – своею мужественностью. Обабившихся мужчин я видел достаточно часто – тем и опасно профессиональное лицедейство.

Случаются, правда, и другие – благоприятные – преображения. Полюбится маска немногословного, подчеркнуто сдержанного героя, и сам исполнитель врастает в образ, уже он и в жизни скуп на слово, помалкивает, сомкнул уста.

Естественно, автору полегче – может держаться на расстоянии. И все же не лишне следить за собой.