Доказательства сути
Шрифт:
– А я… смогу завести себе здесь собаку? – замирая от нежности, спросила Ника.
– Конечно! А хотите, прямо сейчас пойдем на Собачью Лужайку, вот и выберете! Там такая компания!
– Да, да! Пожалуйста!
Путь на Собачью Лужайку Ника не запомнила, потому что почти бежала за взявшим ее за руку Пастернаком.
Когда они выскочили на Лужайку, Ника поразилась тому, что при ясной погоде границы Лужайки окутаны плотным туманом. Потому что она безгранична, поняла Ника. Пастернак сказал:
– Приготовьтесь к тому, что они могут свалить вас с ног от радости.
И трижды хлопнул в ладоши.
Сначала ничего не произошло. Потом туман заколыхался, и на Лужайку, разметывая в стороны высокие стебли травы, стали выбегать собаки. Это было удивительное зрелище, лучше, чем концерт в Ла-Скала или лазерное шоу в цирке Дю Солейль: большие и маленькие, лохматые, гладкие и даже голые, рыжие, черные, палевые, пятнистые, кипенно-белые, собаки мчались, звонко взвизгивая от счастья, переполняя все вокруг любовью. Ника упала на колени и ощутила, как чудесно пахнет небесная трава:
– Милые мои, – протянула она руки к собакам: – Ко мне, ко мне!
Собаки не заставили ждать. Они принялись тыкаться дивно нежными носами в ладони, шею, лицо, облизывали руки и тянули за рукава и подол платья. Ника совсем повалилась в траву и, хохоча, исчезла в виляющей хвостами куче:
– Вот оно, глупое счастье!
Поскольку в вечности время не имело места, Ника не знала, как долго она предавалась этому безудержному счастью. Наконец успокоившись, она уселась удобнее; спину ей грел лохматый кавказский овчар, на коленях сопели мопс и кремовый чихуахуа, под локтем правой руки юлила рыжая такса, под левой – подставляла пузо шелти. На ступни навалились
две пестренькие дворняжечки, по виду брат и сестра. Остальная орава расположилась поблизости и глазами, полными небесной нежности, созерцала новую жительницу Горнего Переделкино, а также Пастернака, который сидел, опираясь на мощную акита-ину и почесывая черного спаниеля.– Нравится, Ника? – усмехнулся он.
– Я в сладостном безумии! Право, меня радует, что здесь я на целую вечность, я успею переласкать, причесать и поиграть со всеми собаками много-много раз!
– Это да. Вы так любите собак?
– Беспредельно! Жаль только, что там остались без меня два моих пса, они будут тосковать… У меня сейчас мелькнула ужасная мысль: пусть бы отец усыпил их, тогда они скорее попадут сюда, и все мы будем бесконечно счастливы! Скажите, я могу взять кого-нибудь из них к себе в… дачу?
– Конечно. Просто нареките собаку, дайте ей имя, и она будет вашей.
– А как здесь с собачьим кормом?
– Тут у всех – людей и животных – общее питание. Можно называть это амброзией, как греки, или сома, как индуисты. Оно нисходит и укрепляет, стоит лишь попросить об этом. Возможно, это благодать, ибо оно невещественно. Пироги, чаи – это просто игра в нормальную жизнь, вы же понимаете.
– Да.
– Ну, выбирайте собаку, Ника, и идем осматривать дачу.
– Ага, я сейчас.
В той жизни Ника, хоть и любила своего Жама, мечтала об огромной собаке, надежной как танковая броня. Сейчас же, увидев белого маламута, она вскипела сердцем и сказала гордому псу:
– Идем со мной, Фараон!
– По-моему, это девочка, – присмотрелся Пастернак.
– Тогда – Клеопатра. Клео, ко мне!
Конец ознакомительного фрагмента.