Доктор 4
Шрифт:
— Так ты только скажи, — эмир взмахивает рукой. — Мне ничего не стоит организовать запрос на включение тебя.
— Вот не надо… Знаешь, охоту, по моему мнению, любят те, кому не хватило острых впечатлений в обычной жизни, — смеётся собеседник эмира. — А я в своё время наохотился… И главное знаешь какая умная тварь эти копытные возле Зайсана? Когда едешь без ничего, просто пасутся и внимания не обращают на тебя! А когда автомат с собой возьмёшь на заднее сиденье, сразу отбегают за пределы! Как чувствуют! [6]
6
Один близкий знакомый действительно служил
Он рассказывал, что там то ли маралы, то ли сайгаки (не помню, какая там именно живность водится) действительно каким-то непостижимым образом чувствуют, что бояться не надо, если, говорит, едешь на уазике или «пустой», или только с пистолетом. А вот стоит взять с собой на заднее сиденье автомат — сразу разбегаются и дистанцию в 500 м что ли соблюдают, как приклеенные. Чем объяснить? А если, говорил, ещё и потянешься за этим автоматом на заднее сиденье — только копыта сверкают. Как люди шарящие, прямо. Вот как будто распознают, чего бояться. И убегают так смешно, петляя, что надо действительно напрягаться, и всё равно не попадёшь.
Ну, он лично не попадал.
Собеседники смеются, потом первый продолжает:
— Так а что ты тогда хочешь? Какую охоту тебе ещё, если вы и так охотитесь?
— В вашем законе оговорено только наше право на охоту, к которой больше никто не допускается. НО. Лицензии нам каждый раз дают разовые. И по времени действия каждая лицензия ограничена. И когда ваш первый президент, ниспошли Аллах ему долгих лет, умрёт, власть же по наследству никому из его потомков может не перейти? А жить ему осталось, к сожалению, гораздо меньше, чем он уже прожил.
— Тебе и самому семьдесят, — скептически смотри собеседник на эмира, после чего они снова смеются.
— Так у меня рака простаты нет. И я раз в квартал в Бундес не летаю, чтобы «от розетки подзарядиться».
— То есть, ты теоретически согласен? — уточняет первый собеседник, вопросительно глядя на эмира. — Если за тобой закрепят право охотиться, то об обмене пленными ты поговорить можешь?
— Моя благодарность будет безграничной, друг мой. И это будет не обмен, давай откровенно: у них нет в И-ле ничего, что мне нужно. Это будет мой подарок вам, который вы потом передарите, как считаете нужным. Поскольку я в подарок приму наследуемое право охотиться у вас. Закреплённое за нами.
— Сейчас ничего не обещаю, — задумчиво говорит первый собеседник. — Но там будет привязка срока действия этого разрешения к твоим финансовым вливаниям. Ты согласен, пока только принципиально, что для того, чтоб охотиться так, нужно постоянно поддерживать и популяцию, и сам заповедник? — Первый собеседник вопросительно смотрит на эмира.
— Вообще не вопрос, друг мой, — со снисходительной улыбкой кивает эмир. — На своего эмира у Дубая деньги есть. И всегда будут, тем более, столь небольшие… И давай договоримся ещё вот о чём: твой внук оформит отказ от претензий по нападению? Если вы этих пленных забираете и дальше их меняете, дарите, либо распоряжаетесь ими от своего имени, но уже без нас.
Собеседник непонимающе смотрит на эмира, потому тот поясняет:
— У нас срок давности по таким делам о-го-го: напали на твою дочь и внука. Плюс ещё на одну женщину. Чуть не убили второго парня. А вдруг твой внук через полгода или через год решит, что наказать обидчиков всё же нужно и подаст претензию в наш суд? Или что-то ещё, на «взыскание долгов»?
— Вообще не проблема, — чуть удивлёно отвечает первый собеседник. — Это как раз я решу, даже не выходя отсюда. Где мой телефон…
— Не нужно твоего телефона, — мягко перебивает собеседника эмир. — Мы официально отправим запрос в вашу прокуратуру; пусть твой внук в наше консульство подъедет и у консула откажется от всех претензий в адрес пленных. Ему же несложно?
— Вот ты недоверчивый! — сводит брови вместе собеседник эмира.
— Робби, — снова снисходительно улыбается эмир. — Эмирату в моём лице и неудобно перед гостем, которого чуть не убили. И стыдно перед тобой, поскольку на твою дочь покушались. И перед твоим внуком стыдно, который вынужден был твою дочь защищать, попутно спасая нашего гостя. Да и пленные, если по нормальным обычаям, принадлежат твоему внуку, Робби. — Эмир продолжает улыбаться. — Так что, давай хоть что-то в этой сделке оформим, как полагается? Если нужно, машину за ним пришлём от консульства.
— Вот не надо ваших машин от консульства с красными номерами ещё к нему в лицей, — недовольно бормочет собеседник эмира. — Не надо. Он найдёт, на чём приехать…
— Саша, я уже… — в кабинете педиатрии в приоткрытой двери появляется голова Котлинского, который был занят, когда у меня было «окно» и когда я очень хотел с ним поговорить. — А-а-а, ты ещё занят? Ну я у себя…
Появляюсь у него сразу, как только заканчиваю с последним на сегодня грудничком, которые по осенней распутице стали болеть ощутимо чаще. Теперь их за один приём редко бывает меньше десяти. Впрочем, лично для меня операция крайне несложная и быстрая.
— Игорь Витальевич, я тут свободное время использовал для подтягивания себя в теории, — начинаю, усаживаясь на стул напротив него, — и вот что вычитал. Можете это как-то прокомментировать с вашей высоты?..
— … Саня, озадачил. — Котлинский ошарашено смотрит на меня через пять минут. — Ты уверен, что это самая подходящая тема и для вечера, который конец рабочего дня; и для текущего исторического этапа?
— Насчёт вечера, а когда мы ещё с вами можем научно посоветоваться? — парирую. — А насчёт исторического этапа, что с ним не так? Я вроде в одной с вами стране живу, читаю всё. Что не так?
Котлинский тяжело смотрит на меня и рисует перспективу:
— Во-первых, ты сейчас, такой молодой и красивый, поднимаешь темы космического масштаба. Забывая, что для всех вне НОВОЙ КЛИНИКИ на сегодня ты всего лишь шестнадцатилетний школьник. — Котлинский смотрит на меня, наклонив голову к плечу. — Во-вторых, ты просто не читаешь в своём интернете того, что будет. Потому что этого тебе нигде не напишут… Давай забежим вперёд. Допустим, у нас всё получилось. Допустим, всё так, как ты говоришь, хотя все эти эксперименты однозначно надо будет проводить не у нас в стране, потому что законодательство… Как ты сам думаешь: этот прорыв, если будет, тянет на достижение какого уровня?
— Не знаю. Я о не-медицинской подоплёке меньше всего думаю.
— Саня, не юродствуй, — заводится Котлинский. — Это национальный уровень и выше. Оставляю за скобками многочисленные вопросы о целесообразности такого начинания под руководством школьника… Вопрос два: у нас в стране демократия? Или не совсем? — Местами ограниченная монархия, если по факту. — Спокойно отвечаю правду. — Которая сейчас, ввиду старости и игр Первого Президента, всё больше становится неограниченной. Вернее, работавшие ранее ограничения срабатывают всё реже и хуже. Потому что ответственные за это лица мнят себя на месте ноль первого, в том или ином виде или функции, поскольку ему в его восемьдесят осталось жить ощутимо меньше, чем ему самому бы хотелось.
— Точно. А как ты думаешь, все фундаментальные прорывы, претендующие на лидерство такого масштаба, — Котлинский, не оборачиваясь, указывает большим пальцем себе за спину, где висит карта этого мира, — у нас движутся сами по себе или к ним всё-таки будут пытаться примазаться сильные мира сего?
— Судя по вашему, вопросу, будут пытаться? — вопросительно смотрю на Котлинского. — Мне раньше в таком виде этот вопрос в голову не приходил. Я, честно говоря, больше думал о научной и технической части. Полезность же очевидна. Да и в мире этого, видимо, никто сделать не сможет именно потому, что организм оперирует не только химией обменных процессов. А ещё и физикой, синхронизацией частот тканей. А кроме нас…