Доктор Аддер

– Что-нибудь не так?

Его взгляд точно примагнитило к ее серьезному, встревоженному лицу.

– Не знаю, – проговорил он. – Может, устал просто.

– Нет, не просто.

Он вздохнул и пошарил руками за спиной, ища стену, чтоб опереться, но от ближайшей стены его отделяли ярды.

– Ты права. Наверное, это ЛА и Интерфейс на меня так действуют. Меня будто досуха выжали. Кровь спустили в канализацию или еще что.

Он медленно покачал головой:

– Может, я не из того теста, что здесь, в ЛА, требуется.

Она улыбнулась:

– А кто здесь из того?

Мессер внезапно рванулся вперед, оттолкнув Друа.

– Будь ты проклят! – завопил он на Аддера и понесся к мотоциклу, вскинув обе руки; в подмышках серого плаща проявились крупные темные круги пота.

Аддер пнул сероплащника стальным мыском ботинка и послал кубарем обратно. «Ну и ночка», – ухмыльнулся он своим мыслям. Краем глаза он заметил, как Лайл тянется к Паццо.

– До дому потерпите, блин! – заорал он на них. – Извращенцы хреновы!

Асуза отшвырнул в сторону последнего крысоеда и ринулся на Милча. Воздух словно сгустился в тяжелую вязкую жидкость, оказывавшую тошнотворное сопротивление всем его движениям. Он видел крошечный кружок света в прицеле, от которого отвлекся Милч, и перекрестье, бешено плясавшее в такт подергиваниям его руки по узкому кругу людей на Интерфейсе рядом с мотоциклом. На крыше всё происходило будто с многократным замедлением относительно реальности, и лишь крохотный кружок света, не связанный этим эффектом, лихорадочно метался от одной потенциальной жертвы к другой. Песенка девушки и дикий вопль Милча с треском и грохотом сочились Асузе в уши.

Все еще отделенный милями от цели, Асуза увидел, что пальцы руки Милча медленно сжимаются на спусковом крючке. Он услышал, как где-то внутри зарождается низкий рев, сперва подобный перестуку камней в лавине, но быстро промодулированный оглушительным эхом выстрела снайперки. Вязкий воздух внезапно истончился, и Асуза влетел в Милча плечом вперед, оторвав его от девушки и оружия. Они покатились по крыше небоскреба, среди ног ошеломленных крысоедов. Выкручивая шею, Асуза мог видеть, как медленно-медленно скользит к Интерфейсу белая трассирующая пуля.

– Посмотри туда, – сказала Мэри, указывая на Интерфейс. – Чтобы не говорил потом, что ночь зря прошла. В следующий раз, когда увидишь его, то узнаешь. Вот Аддер на своей железной кобылке.

Лиммит проследил движение ее руки – на довольно значительном удалении по улице стояла группа людей. Различить их черты было трудно. У него осталось мимолетное впечатление ухмыляющегося, острого, словно из лезвий сложенного, лица, и тут в уши ворвался далекий хлопок небольшого взрыва. Ему показалось, что источник звука высоко во мраке, но, подняв голову, он не увидел ничего, кроме темнеющих громад покинутых небоскребов Лос-Анджелеса. Он обернулся как раз вовремя, чтобы различить красное пятнышко, возникшее дальше на улице, там, где находился доктор Аддер. Словно роза распустилась или в его собственном глазу лопнул капилляр.

Рев мотоцикла Аддера заглушил всё. Голова Паццо без предупреждения разлетелась на ошметки в руках Лайла. Губы Лайла кольнуло, словно маленьким электрическим разрядом: это вонзились в его плоть осколки костей и фрагменты выброшенных выстрелом тканей, окруженные нимбами частично испарившихся телесных жидкостей. Кровь ударила фонтаном, тело задергалось, как марионетка на ниточках, и обмякло; на тротуар полетели более крупные осколки лицевых костей. Руки Лайла сомкнулись на чем-то теплом и мягком. Его сотрясли мощные рвотные позывы, спина выгнулась колесом, язык Паццо раздувшимся от крови червяком вылетел изо рта.

– Мать вашу! – ошеломленно воскликнул Аддер. Двигатель мотоцикла кашлянул, захлебнулся и умолк, словно утопленник. – Кто-то застрелил Паццо.

– Правда? – оживился Друа, быстро переводя взгляд с Аддера на труп и обратно, и полез за блокнотом. – Вы не могли бы описать свою реакцию на это происшествие?

– Es wird mir ganz angst um die Welt, wenn ich an die Ewigkeit denke [1] , – пел маленький желтый пластмассовый радиоприемник. Незадолго до полудня какой-то подземный толчок сбросил радио с подоконника на пол и включил его. От резкого звука Лиммит проснулся. В панике он стащил с себя пропитанное потом одеяло, опустил босые ноги на холодные половицы и стал лихорадочно озираться в поисках места, где можно было бы спрятать еще дымившийся пистолет. Потом опустил взгляд на свои руки и увидел, что они пусты. Ладони были розовыми, без следов крови. «Сон», – подумал он, и с этой мыслью развеялись последние обрывки видения. Что-то связанное с событиями прошлой ночи. Музыка продолжала звучать: сплошь атональные струнные переборы да заунывные звуки рожка. Лиммит сгорбился в постели, прислонившись головой к стене, и провел языком по внутренней стороне зубов, что была какая-то рубчатая на ощупь. В Финиксе ему никогда не приходилось просыпаться с таким отвратительным привкусом во рту.

1

О, как тревожно мне за мир, когда я думаю о вечности (нем.).

На другой половине койки спала Мэри. Ночью она, разметавшись, сбросила одеяло, и теперь оно комком валялось у ног Лиммита. Он наблюдал, как вздымаются и опадают кофейно-темные груди и почти черные соски. Дышала она еле слышно, как ребенок. Глаза почти не шевелились, никаких других признаков ночного кошмара тоже не было заметно. Если она и спала, то снились ей, вероятно, спокойные солнечные пейзажи, никак не связанные с резким всплеском кровавого насилия прошлой ночи. После этого всплеска, собственно, Мэри и притащила его сюда, перехватив на середине Интерфейса; Лиммит успел преодолеть это расстояние с бешено колотящимся сердцем и увидеть, как доктор Аддер исчезает за черными коваными воротами, а вокруг изуродованного трупа собирается толпа из немногословных зевак и на удивление многочисленных полицейских.

Он перекатился по койке, поближе к Мэри. Мокрое пятно в центре постели исчезло вместе с влажной прохладой ночи. Он склонился над Мэри и поцеловал ее в лоб. Ее веки затрепетали, а глаза распахнулись.

– Что это за музыка? – спросила она, окинув его спокойным ясным взглядом.

– Воццек, – ответил он, снова прислонившись к стене. – Опера Альбана Берга.

Он знал ответ, поскольку слушал ее на одной из записей своей небольшой коллекции – там были сплошь немецкие оперы. Лиммит оставил их в Финиксе вместе с книжками в мягких обложках. Пленки принадлежали его отцу и были единственным материальным свидетельством существования этого человека, загадочного, но вполне реального. Теперь, впрочем, появилось и другое доказательство: черный чемоданчик, который Лиммит засунул под койку.

«Ein guter Mensch, – звенела ария гауптмана в его голове, – der sein gutes Gewissen hat, tut alles langsam…» [2] Мэри обняла его руками за талию и, не обращая внимания на неуместные возгласы из приемника, сказала:

– Как хорошо, что ты снова со мной.

Она улыбнулась, с притворной скромностью отворачиваясь от него, словно сочла его поведение маленькой глупой изменой. «Совсем как в первый раз, – уязвленно подумал Лиммит, – несколько лет назад». Сердце его сжалось от старой раны. Есть ли, в конце концов, в арсенале у Мэри хотя бы один жест, одно слово, одна улыбка, которым не под силу вот так запросто пробивать всю его оборону?

2

И добрый человек при совести своей, неспешно всё… (нем.)

Мать Лиммита умерла на Яйцеферме Финикс, когда ему было десять лет. Он не питал к ней никаких особых чувств, находя единственно интересной связь через нее с образом отца, который ему помнился значительно лучше. Пристрастившись к алкоголю и впав в депрессию, она старалась не выдавать Лиммиту подробности о своих отношениях с Лестером Гэссом, а лишь повторяла раз за разом, какой Гэсс был ублюдок, что бросил жену с пятилетним сыном на ранчо, одном из множества активов, принадлежавших ему полностью или частично. В памяти Лиммита ярко запечатлелось лицо отца и его глаза, глядящие на него сверху из кабины вертолета, который уносил Гэсса вдаль под аризонским солнцем.