Доктор Данилов в дурдоме или Страшная история со счастливым концом

— Тамара, не гони, — попросил Святослав Филиппович. — Подожди немного, наберись терпения, всему свое время. И потом – далось тебе это приемное. Вон, скоро Заморенова уходит на пенсию…

— Место заведующей отделением психодиагностики и психокоррекции – это не для меня, — поморщилась Безменцева. — Я люблю себя в медицине, но не люблю возиться с больными. Диспетчерская работа – этого сюда, другого туда – для меня самое то.

Безменцева не стала упоминать о главном достоинстве вожделенного поста. Приемное отделение – это ворота в больницу, и распоряжаться ими очень выгодно.

— Тогда тебе прямая дорога в администраторы.

— Кто бы спорил? Я не собираюсь всю жизнь заведовать приемным покоем. Хотя если ты назначишь меня своим заместителем…

— Тамара! — перебил Святослав Филиппович. — Я уже не раз говорил, что хоть я и главный врач, но это не моя собственная больница! Я не могу делать все, что захочу, потому что надо мной есть начальство, а подо мной – куча завистников. Я могу сегодня же назначить тебя заместителем по лечебной части, но больше трех дней ты на этой должности не просидишь. И я на своей, чтоб ты знала, тоже не удержусь. Так что давай не будем торопить события.

— Не будем, — согласилась Безменцева. — Но ты уж не забывай обо мне, а то ведь знаешь, как говорят о мужчинах: «Пока член твердый – сердце мягкое, а когда член мягкий – сердце твердое».

— Тамара! — укорил главный врач. — Ну за кого ты меня принимаешь?

— За кого? — задумалась Безменцева. — Трудно сказать… Для папика ты слишком строгий, для бойфренда – слишком деловой, для кандидата в мужья – слишком…

— Старый, — подсказал Святослав Филиппович.

— Да ну тебя! — рассмеялась Безменцева. — Скажешь тоже…

«Старый конь борозды не портит, но и глубоко не вспашет», — вспомнила Тамара Александровна.

Глава шестнадцатая Красный крест

Данилов не знал, сколько времени он провел привязанным к кровати за руки и за ноги. Помнил только ощущение несвободы и бессвязные обрывки чьих-то разговоров. Приходя в себя, он пытался молча освободиться от пут, но всякий раз терпел неудачу. Тогда он подавал голос, пробуя подчинить себе одеревеневший язык. Язык слушался плохо и вместо понятных слов выходило непонятное мычание. Данилов нервничал, дергался – шумел, одним словом. Вскоре приходила медсестра (сфокусировать зрение на лицах не удавалось) и делала укол, ввергавший Данилова в ватную темноту.

Полагающегося сестринского поста в надзорной палате не было. Зачем отвлекать кого-то из сестер от дел и заставлять скучать при крепко привязанных и столь же крепко спящих пациентах? Они никуда не убегут, ну, а если начнут шуметь – получат очередную инъекцию. Привязанных регулярно (каждые три-четыре часа) приходилось «перевязывать», чтобы избежать нарушения кровообращения. Впрочем, слишком долго привязанными не держали. Нейролептики и седативные препараты – вот самая надежная гарантия спокойствия и послушания.

Лучше всего, по мнению Лычкина, было бы укладывать буйных в коридоре, около сестринского поста, чтобы они служили наглядным примером другим больным, но подобное новшество вряд ли одобрила бы администрация. Не стоит нарушать столь любимый и повсеместно распространенный принцип келейности, согласно которому везде должны царить тишь, гладь и благодать. Да и потом – кому-то связанный послужит примером, а кто-то, глядя на него, может перевозбудиться. Уж не говоря о том, что непременно найдутся и такие, кто захочет примерить на себя роль спасителя и попробует развязать «вязки» – широкие матерчатые ремни.

Когда «вязки» сняли, Данилов этому уже не радовался. У него вообще не осталось никаких эмоций и желаний, кроме одного – спать, спать и спать. Спалось комфортно – Лычкин был брезглив, и потому в его отделении широко использовались памперсы для взрослых. Больница на такую ерунду не тратилась – соответствующей данью обкладывались родственники тех пациентов, которые не слишком хорошо контролировали отправление естественных надобностей. Из сэкономленных памперсов формировался запас «на всякий случай».

С Еленой пришлось разговаривать Лычкину – Безменцева полчаса назад ушла к главному врачу, и было ясно, что вызывать ее в отделение не стоит. Сама придет, когда главный отпустит.

Попросив Елену подождать его в коридоре, Лычкин сходил в ординаторскую, где ознакомился с последними записями в истории болезни Данилова. Ознакомился – и остался доволен. Комар носа не подточит, все связно, логично и обоснованно.

«Сам виноват, — мстительно подумал Лычкин. — Долежал бы себе спокойно оставшийся срок, и все. Кто мешал? Зачем было концерты устраивать?»

Теперь уж деваться некуда – пересмотр диагноза «шизофрения» невозможен. Все ложится один к одному, как нельзя лучше. Всем известно, что самые ретивые кверулянты получаются из шизофреников. Ох, как любят они засыпать своими пасквилями всевозможные инстанции.

Любят, пишут, настаивают на своем, но одна фраза, одна-единственная фраза – «Состоит на учете в психоневрологическом диспансере по месту жительства с диагнозом „шизофрения“ – напрочь перечеркивает все их старания. На такие жалобы ответ стандартный: „Сведения, изложенные в письме гражданина такого-то, являются вымышленными“ (как вариант – „не соответствуют действительности“).

С утра Даниловым уже интересовалась аспирантка Катя, только что вышедшая на «работу с учебой» после болезни.

— А какого рода у вас интерес к Данилову? — грубовато спросил Лычкин.

— Сугубо научный, — смутилась Катя.

— Поищите себе другого больного, — посоветовал Лычкин. — Этот Данилов из тех, от кого только и жди неприятностей.

— А на вид такой интеллигентный… — вырвалось у Кати.

— Мой двоюродный брат начинал свою врачебную деятельность в туберкулезной больнице, — улыбнулся заведующий отделением. — Сами понимаете, какой там контингент – на одного инженера четыре уголовника и пять бомжей. Потом он переквалифицировался в пульмонологи и ушел в одну ведомственную больничку, где имел дело с весьма интеллигентными людьми. Многие даже были со степенями. Так вот, к чему я это рассказываю – брат до сих пор убежден, что все зло, все кляузы и неприятности исходят от интеллигентных пациентов. И я с ним полностью согласен.

— Я учту, Геннадий Анатольевич, — пообещала Катя и ушла искать себе другого тематического больного.

Теперь вот пришла жена Данилова. Тоже тяжелый случай – врач, да еще и администратор. Конечно, по мнению Лычкина, руководство выездными бригадами нельзя было сравнить с интеллектуальной работой заведующего психиатрическим отделением, но тем не менее своему брату-руководителю, то есть – сестре, следовало оказать уважение. Предложить чаю или кофе и поговорить не на ходу, а в своем кабинете. Поговорить обстоятельно, доверительно, тем более что предмет разговора чреват кое-какими осложнениями.