Доктор Данилов в госпитале МВД

— Так вот взяла и принесла? — удивился Данилов. — Гимедорм же относится к сильнодействующим учетным препаратам.

— Она… имеет возможность, — замялся пациент.

— А вы никогда его раньше не принимали, Сергей Антонович?

— Нет, но сестра порекомендовала, сказала, что гимедорм очень хорошо действует. Я перед тихим часом выпил таблетку…

— Обедали? На сытый желудок выпили?

— Нет, не обедал, аппетита не было, так, в салатике поковырялся, и все. Выпил, значит, прилег, поворочался минут пять с боку на бок и принял еще одну таблетку. Рассосал ее под языком, чтобы скорее подействовало.

— И что?

— Подействовало, — Сергей Антонович поморщился, — очнулся уже у вас.

— Значит, гимедорм, говорите…

— Гимедорм, доктор, он у меня в тумбочке лежит.

— В тумбочке — это хорошо, — одобрил Данилов, прикидывая, как ему лучше поступить. — Значит так, Сергей Антонович, насколько я понимаю, про гимедорм вы сказали мне первому.

— Да, вам первому. Другой доктор больше про сердце спрашивал, когда болело, чего и как. Да и сам я только утром вспомнил, что принимал снотворное.

— Тогда сделаем так, Сергей Антонович. — «В конце концов, врач всегда должен действовать в интересах больного», — подумал Данилов. — Про гимедорм вы больше никому не рассказывайте, а когда вернетесь в палату, тайком, так, чтобы никто не видел, отдадите его вашей сестре. А докторам говорите… Вы дома от давления что пили?

— Капотен.

— А докторам говорите, что самовольно приняли две, или нет, лучше три таблетки капотена из личных запасов, потому что у вас болела голова, и вы решили, что поднялось давление, а врача или сестру беспокоить постеснялись. Так будет лучше, а то запишут в историю про гимедорм, и рано или поздно информация докатится куда следует.

— Этого нам не надо.

— Вот и я об этом. Скоро будет обход начальника отделения, обдумайте в деталях, что вы будете говорить. А сейчас давайте осторожно присядем, чтобы я смог послушать, как вы дышите.

— Спасибо, доктор. А как вас…

— Владимир Александрович.

— Если какие проблемы водительского плана будут, Владимир Александрович, права, не дай бог, отберут или что другое, то всегда обращайтесь ко мне. Я хоть и на пенсии, но связи остались.

— Спасибо за предложение, но у меня нет машины.

Данилов выслушал легкие и сердце Сергея Антоновича, пропальпировал живот, посмотрел, нет ли отеков на голенях, и сказал:

— Сейчас снимем контрольную кардиограмму, потом сделаем «эхо» и, если все будет хорошо, к вечеру переведем вас обратно. Кровь у вас утром брали?

— Брали. Только можно не в мою старую палату, а в другую!

— Это уже не в моей власти, я перевожу в отделение, а уж в какую конкретно палату вас положить, решают там. А затыкать уши вы не пробовали?

— Нет, не пробовал, все больше на снотворное надеялся.

Два перевода, три поступления, одна смерть. День выдался довольно хлопотным, в каком-то смысле и тяжелым (даже ожидаемая, спрогнозированная, можно сказать — обоснованная, смерть все равно остается смертью), тем более что работать пришлось одному Данилову. Роман Константинович сразу же по завершении обхода уехал в управление на разбор какого-то случая трехмесячной давности и предупредил, что сегодня уже не вернется.

Лишь в восьмом часу вечера Данилов добрался до дивана и развалился на нем с чашкой кофе в одной руке и бутербродом в другой. «Ах, какое блаженство!» — подумал он, делая первый глоток. Плеваться кофе через левое плечо было несподручно, стучать по дереву тоже — обе руки как-никак заняты, вот и сглазил Данилов свой покой. Он еще не успел доесть первый бутерброд, как послышались знакомые стремительные шаги, и в ординаторскую влетела (просто войти — это так скучно!) доктор Половникова. В рабочей форме — пижама плюс халат.

— Добрый вечер!

— Добрый, — ответил Данилов, машинально глядя на часы — уж не перепутал ли он, заработавшись, утро с вечером.

Половникова поставила сумку на подоконник, схватила без спросу один из лежавших на столе даниловских бутербродов, плюхнулась на диван, откусила, прожевала и сказала:

— Не хватает тонко порезанного соленого огурца! Не маринованного, а именно — соленого.

И тут же откусила по новой.

— Меня устраивает. — Данилов отправил в рот остаток бутерброда и привстал за следующим.

— Ты не гурман! — Половникова владела умением довольно членораздельно говорить с открытым ртом.

Они уже успели перейти на «ты», как-то незаметно, само собой.

От предложенного Даниловым последнего, четвертого бутерброда, Половникова отказываться не стала.

— Я оставлю его на завтрак, — сказала она, убирая бутерброд в холодильник и рассматривая его содержимое. — А баклажанная икра твоя?

— Нет.

— И булочки не твои?

— И булочки не мои.

— Прекрасно! — Половникова наконец захлопнула дверцу. — Значит, обед у меня тоже есть, а на ужин я съем чью-нибудь запеканку.

На пациентов, находящихся в реанимации, независимо от их состояния ежедневно отпускаются завтраки, обеды и ужины. Так положено. Часть пациентов не может есть ввиду отсутствия сознания, другая часть не имеет аппетита, поэтому разжиться чьей-нибудь ненужной порцией в реанимации не проблема.

— Что, подумал — время перепутала? — Половникова обернулась к Данилову, продолжавшему сидеть на диване.

— В первый момент так и подумал, — признался Данилов.

— Зря, не такая я дура, чтобы путать день с ночью. — Половникова включила чайник и достала из шкафчика свою чашку и пакетик с чаем. — У меня трагедия семейного масштаба.

Она замолчала, явно ожидая вопросов от Данилова, но Данилова не интересовали чужие трагедии, тем более семейные.

— Я с мужем поссорилась, психанула и ушла из дома, — продолжила Половникова. — Сначала хотела поехать к сестре, а потом вспомнила, что завтра мне на дежурство, и решила: «А поеду-ка я на работу, хоть один раз не опоздаю». Вот и приехала. А ты что, не рад мне?

— Мне все равно, — не стал лгать из вежливости Данилов, — приехала так приехала. Бокс пустует, можешь там спокойно поспать за двумя дверьми.

— Я не буду спать в боксе! — Половникова налила в чашку кипяток и присела на край стола. — Там жутко. Я начну вспоминать всех, кто там умер, и так и не смогу заснуть. Лучше уж я лягу в Ромином кабинете, он не станет возражать.

Запасной ключ от кабинета начальника отделения хранился на сестринском посту.

— Была бы честь предложена, — сказал Данилов. — В боксе, на мой взгляд, удобнее.

Он прикрыл глаза и некоторое время просидел так, намекая Половниковой, чтобы та поскорее допивала свой чай и шла в кабинет Романа Константиновича. Сказать по-свойски: «Чеши отсюда, не мешай мне расслабляться» — Данилов не мог, не позволяло воспитание.