Доктор Голубев

Он покосился на Голубева. Тот сидел безучастно, напряженно шевеля бровями. Видимо, устал и боролся с собой, чтобы не уснуть. Это разозлило Пескова. Его слова были направлены Голубеву, а тот дремал…

— «Не делайте поспешных выводов! Будьте терпеливыми», — сказал тогда Иван Петрович.

Зал молчал, но на лицах слушателей уже не было напряженного внимания. Чувствовалось, что люди недовольны. Все, о чем он говорил, было им давно известно, а они ждали нового, свежего. Нельзя терять дорогого времени: либо он сумеет так повернуть свое выступление, что завоюет симпатии аудитории, либо окончательно надоест и его перестанут слушать.

— Я это говорю неспроста, — повышая голос и делая ударение на последнем слове, продолжал Песков. — У нас злоупотребляют, к сожалению, поспешными выводами. Песков стоял очень неудачно — боком к президиуму и не видел начальника управления. А ему очень хотелось:.. знать, как воспринимает начальник его слова.

— Здесь есть коллеги, — сказал Песков, ткнув в зал костлявым пальцем. — Есть мои коллеги и по возрасту и по врачебному стажу.

Он помедлил. Предстояло самое важное: склонить стариков на свою сторону, дать им понять, что дело касается их тоже, а не его одного.

— Мы-то, старики, знаем, что в нашем деле главное — осторожность, осторожность и еще раз осторожность.

Он заметил, как Ерёмкин одобрительно кивнул головой, полковник Размазанов и еще несколько стариков пошевелились, сели поудобнее.

Стараясь использовать благоприятный момент, Песков навалился грудью на трибуну и воскликнул:

— Memento mori! Помни о смерти! — гласит старая латинская поговорка.

— Но не забывайте и о жизни! — с места выкрикнул майор Дин-Мамедов. — Это, между прочим, самое важное в нашем деле.

— Молодые коллеги думают, гм… что мы, старики, окончательно поглупели, — с сарказмом проговорил Песков, обращаясь к аудитории. — Представьте себе, мы тоже думаем о жизни. Прежде всего, о жизни. Да-с. Я бы сказал, что жизнь свою мы прожили для того, чтобы жили другие люди! — произнес он с пафосом.

По залу пронесся одобрительный шумок. Песков с удовольствием почувствовал, что ему начинают симпатизировать. Он повернулся вполоборота, будто к свету, на самом деле бросая взгляд на начальника управления. Генерал сидел спокойно, ничем не выражая своих чувств.

— А своему уважаемому ординатору, — продолжал Песков с подъемом, впиваясь глазами в лицо майора Дин-Мамедова, — я могу заметить, что ведет он себя по пословице: «duobus certantibus — tertius gaudet» — «когда двое дерутся — радуется третий».

Зал отозвался легким смешком. Генерал Луков постучал карандашом по графину.

— Товарищи, прошу внимания. Вопросы у нас весьма серьезные, и не нужно сводить принципиальный спор к личной пикировке. А вас, товарищ полковник, — сказал генерал Луков Пескову, — я бы попросил, коль скоро вы начали говорить, остановиться на данном случае. Именно на нем. Поскольку и нас, и аудиторию интересует ваше мнение и ваше отношение…

Песков не дал ему окончить, почти совсем лег на трибуну, быстро проговорил:

— О данном случае… Уважаемые, коллеги, не секрет, что post factum легко говорить, и критиковать, и побеждать, если хотите… В чем заключается мой corpus delicti?

Он опять заметил одобрение на многих лицах — симпатии аудитории были снова на его стороне.

Генерал Луков постучал карандашом по графину. «Ага, не нравится?» — злорадствовал Песков и, словно не расслышав предупреждающего стука, продолжал:

— Мой состав преступления лишь в том, что я противник бессмысленного экспериментирования.

Генерал Луков пытался что-то сказать. Песков не дал себя перебить:

— Позвольте… А тут без достаточных оснований иди на серьезную операцию, вводи пенициллин в перикард, применяй стрептомицин…

Майор Дин-Мамедов вскочил с места. Песков видел, как Голубев тянул его за рукав, но Дин-Мамедов не слушался:

— Вы вообще всё тормозите. Любую инициативу глушите. Это все знают. Все видят…

В зале поднялся сильный шум. Часть врачей с интересом смотрела на Пескова, часть повернулась в сторону майора Дин-Мамедова. Кто-то в задних рядах аплодировал. Слышались возгласы:

— Зачем он перебивает? Скажите ему, чтобы сел.

— Пусть говорит, Это лучше, чем слушать латинскую мешанину.

Генерал Луков, краснея, хлопнул ладонью по столу, крикнул:

— Прекратить шум! — Шум оборвался. — У нас совещание, а не сходка. Майор Дин-Мамедов, еще одно слово, и я удалю вас из зала. Продолжайте, полковник Песков.

— Я не могу, кх… кх… не могу в такой обстановке говорить, — пробормотал Песков и сошел с трибуны.

Ему стало трудно дышать, точно невидимая рука схватила за сердце, сжала до боли и не отпускала. Он несколько раз глубоко вздохнул и начал себя успокаивать: «Еще не все. Еще неизвестно, что скажет начальник управления».

Ожидать пришлось долго. Желающих поговорить оказалось много.

— Я, товарищи, не специалист в области медицины, потому медицинской стороны дела не буду касаться, — говорил Бойцов. — Я буду говорить о другой стороне дела, о человеческой. Всегда ли внимательно и серьезно относятся нас к человеку? «Болтология-с», — раздраженно подумал Песков.

— Я приведу один пример, — продолжал Бойцов. — Нынче летом я был в отпуске на родине. Присутствовал в МТС на партийном собрании. Коммунисты крепко проработали одного товарища за то, что он никогда не выступает с критикой. И что бы вы думали? Этот товарищ — фамилия его Синяков — через день приносит в партийную организацию справку от врача-психиатра и просит пробрать тех, кто критиковал его на собрании, якобы за оскорбление личности. Справка, выданная врачом, была следующая.

Бойцов достал записную книжку и прочитал:

— «Дана гражданину Синякову в том, что он — Синяков — по своему психическому состоянию высказывать критических замечаний не может. Райпсих Колодкин».

Слова Бойцова покрыл дружный хохот.

«Оперетта», — чуть было не выкрикнул Песков и перестал слушать.

К трибуне торопливо прошел профессор Пухов и сразу же заговорил четким, энергичным голосом:

— Уважаемые товарищи! Врач, как известно, тоже человек. У него есть самолюбие, гордость и другие качества. Но, Иван Владимирович, нельзя…