Доктор Сергеев

На рассвете промелькнули хорошо знакомые, но, увы, теперь полуразрушенные, частью совсем разрушенные поселки, посты, показались городские строения, семафоры, и рано утром поезд тихо подошел к Ленинграду.

Костя увидел Лену сразу.

Она была в военной форме, с погонами капитана, высокая, подтянутая, из-под теплой серой шапки выбивались золотистые волосы. Рядом стоял отец Кости. И оба жадно смотрели в окна вагона, и оба, узнав его, замахали руками и побежали к дверям.

Но при выходе проверяли документы, пассажиры выходили медленно, и они с нетерпением вернулись к окну.

Костя стоял неподвижно, опершись на палку, и, стараясь улыбнуться, смотрел в лицо Лены, на седую голову отца, на знакомую вывеску «Ленинград», и по щекам его медленно стекали две тоненькие струйки неожиданных слез.

Но он не вытирал их.

Это были слезы счастья, и он их не стыдился.

На площади было непривычно пусто, безлюдно. В окнах больших знакомых домов были выбиты стекла, желтела фанера. И в минуту, когда Костя с Леной и отцом садились в вагон трамвая, где-то совсем близко грохнул снаряд и со звоном посыпались стекла.

— Ничего, Костик, — сказал глухо отец, видимо стараясь успокоить сына, — не бойся. Это здесь каждый день. Это обязательно…

— Я не боюсь… — улыбнулся Костя. — Привык ведь.

Лена сидела рядом, держала его под руку, смотрела в глаза, тихо улыбалась и молчала. Молчал и Костя. Он хотел спросить о матери, но боялся, хотел что-то сказать Лене, но не находил слов.

На углу улицы Чайковского Костя и отец вышли. Лена направилась на работу и часам к двенадцати, после операций, должна была вернуться домой.

Костя с волнением шел по широкой асфальтированной улице, с сильно бьющимся сердцем свернул на Гагаринскую и встревоженно подумал, что сейчас узнает о матери.

Если она здесь, то…

Если нет… Почему ни отец, ни Лена ничего о ней не сказали? Почему он молчит сейчас?

Их встретила Мокеевна. Она целовала Костю, и плакала, и усаживала за стол завтракать, и опять плакала и целовала. Костя гладил ее седую голову, молчал, потом вдруг спросил:

— Нянечка, а что с моей матерью?

— Померла, Костенька, померла, царствие ей небесное, в прошлом году…

— Да, да, сыночек… — словно прося прощения, виновато подтвердил отец. — Мать померла… Не мог я об этом написать..

Костя опустился на диван, положил голову на подушку и горестно, тяжело, как в далеком детстве, заплакал. И так же по-детски, сквозь обильные слезы, повторял:

— Мама… мама… Бедная мама…

Он плакал долго, судорожно. Огромное сыновье горе разрывало его грудь. Ни отец, ни Мокеевна не могли оторвать его от подушки.

Потом старуха сказала:

— Пусть поплачет, пусть… Как дитяти не поплакать о матери…

Она увела отца на кухню, а Костя долго еще лежал, не в силах побороть рыданий. Только когда большие столовые часы пробили двенадцать и Лена могла в любую минуту войти, он поднялся и пошел в ванную умыться.

Но ни в двенадцать, ни в час, ни в два Лена не пришла. Отец позвонил в клинику — ни по одному телефону не отвечали. Костя взволновался и сказал, что сам пойдет в институт.

— Что ты, что ты! — останавливала его Мокеевна. — Разминешься с ней, обязательно разминешься. Не ходи, сама сейчас придет.

Костя обождал еще немного, но тревога его росла с каждой минутой.

Он не мог больше ждать и вместе с отцом направился к Лене.

Обстрел утих. На улицах стало спокойно. Изредка проходил трамвай. Один из них протащил на буксире разбитый состав. Стекла в вагонах были выбиты, рамы искорежены, площадки сплющены, а в последнем был вырван бок и в отверстиях, на желтых скамьях, на полу, на ступеньках темнели большие пятна растекшейся крови.

Костя отвернулся и пошел быстрее. Вскоре он увидел знакомое здание клиники. У подъезда толпился народ, земля была покрыта обвалившейся штукатуркой, стеклом, деревом. Он посмотрел на большие окна беляевской операционной. Сплошная стеклянная стена была вырвана, и в огромной раме висели лишь куски скрюченной проволоки.

— Это давно так?.. — уже не веря ни во что хорошее, в испуге спросил он отца.

— Этого… кажется… не было… — побелел отец.

Они вошли в вестибюль. Здесь также было много людей.

— Что случилось? — спросил кого-то Костя.

— Как «что»? Не видите? Снаряд…

На лестнице через широкую площадку второго этажа санитарки провозили тележку, и Костя быстро поднялся туда.

— Куда попал? — спросил Костя санитарок.

— В хирургию…

— А где Елена Никитична?

— Ой… ее… тут нету…

Они переглянулись и быстро покатили тележку.

Костя вошел в коридор, где был кабинет Беляева. Здесь все являло картину разрушения: штукатурка лежала на линолеуме, двери были сорваны, разбитая мебель разбросана. Через глыбы обрушенного потолка пробирались санитары с носилками. Мимо Кости пронесли кого-то с покрытым лицом. Отец поднял простыню и сейчас же опустил.

— Доктор Иванов… — сказал он тихо, и глаза его расширились в ужасе.

— Где Беляева? — в каком-то отчаянии резко крикнул Костя санитаркам.

— Там… — кивнула одна из них в сторону, откуда они шли. — В первой операционной…

Костя, поддерживаемый отцом, пробрался туда. И здесь также все было разрушено, одной стены не было совсем, в полу зияла большая дыра.

Вокруг стояли какие-то люди — врачи, сестры, военные.

— Где доктор Беляева? — спросил Костя.

Ему не ответили.

На носилки укладывали женщину в белом халате. Когда ее подняли, с головы свалился операционный колпак и широко рассыпались длинные, до самого пола, золотые волосы. Лицо было наполовину закрыто марлевой маской и засыпано известкой.

«Лена… — молнией прорезало сознание Кости. — Убили…»

На мгновение показалось, что он сейчас умрет, — остановилось сердце, не стало дыхания. Потом подкосились ноги — неудержимо потянуло упасть на колени, охватить золотую голову, прижаться к ней лицом, закричать.

Но он стоял неподвижно, молча.

Он не плакал, не кричал, глаза его были сухи. Расширенные, большие, они смотрели неотрывно в одну точку.

— Костенька, — растерянно шептал старик. — Костенька… Что же это? А?