Долбаные города
Шрифт:
— Может и сделают.
В Сауле меня подкупала какая-то особенная, флегматичная незлобивость. Мне хотелось спросить, куда, в таком случае, деваются души родственников детей из приюта, которым никогда не дарили игрушек, и не его ли отец этот самый Дядюшка Ничто, но я не стал. Саул хотел со мной подружиться, и это было приятное обстоятельство. Я почти преодолел свою зависть к его пижонски изящному мышлению.
— А ты? — спросил Саул. — Если бы мог что-нибудь сделать, то что бы?
— Книгу бы написал, — сказал я. — О мире победившего неолиберализма, где финансисты пишут эротические романы,
— Мне не обидно.
— Думаю, ты просто с этим никогда не столкнешься.
Мы оба засмеялись.
— Знаешь, — сказал вдруг я. — У меня такая каша в голове. Теперь, когда меня слушают, я понимаю, что повторяю одни и те же вещи. Типа мы все люди, и это важно. Каждый человек на земле — человек.
Саул засмеялся, я достал пачку, и Саул вытянул из нее сигарету.
— Что я могу говорить только всякие банальные вещи, но не могу предложить ничего реального и значимого. А что вместо? Как вообще все должно быть устроено, чтобы Макс Шикарски не докапывался? Может быть центр без периферии и процветание без бедности? Вообще-то как быть с людьми, которые нас ненавидят? Короче, я думал, что я все знаю, а оказалось, что я ничего не знаю.
Саул долго молчал. Мы смотрели на темнеющее небо, чернильное пятно, в которое оно превращалось, грозило распространиться повсюду.
— Тебе четырнадцать, — сказал, наконец, Саул. Я тоже долго молчал, а затем мы захохотали пуще прежнего, от нашего смеха взмыли вверх грязные голуби.
— Ладно, я еще стану последовательнее. В университете выберу курс типа "черное женское сопротивление" или "ар брют", и все сразу станет хорошо.
Мы снова стали раскачиваться, и Саул сказал:
— А помнишь, когда на шоу нам стали показывать фотки разных богов из фильмов?
— Я угадал Зевса.
— Ну, да. И Ктулху был. А потом вынесли желтый торт. Лимонный, значит. И там была очень милая ведущая.
— Ага, хотя, по-моему, она считала нас умственно отсталыми.
Я понял, насколько прочно все это вошло в мою жизнь. Дурацкие шоу, идиотские конкурсы, ведущие с заготовленными вопросами, камеры и микрофоны, вечеринки после съемок с пьяными арт-директорами.
— Клевская жизнь началась, — сказал Саул. — Интересная.
— Тебе не стремно? Рафаэлю стремно.
— Да нормально, — ответил Саул. — Все стало прикольнее, есть стикеры с моим изображением. Правда там мало эмоций.
— У тебя мало эмоций.
Мы опять немного посмеялись, и мне показалось, что я услышал еще чей-то смех. Обернувшись, я увидел кого-то вдалеке, было темно, так что мне осталось только рассматривать силуэт. Я до смешного медленно понимал, что это — Калев.
— Смех! Ты слышал смех?
— Вроде, — сказал Саул. Он крикнул мне вслед, когда я метнулся к Калеву:
— Макс!
Я невовремя вспомнил обо всех крипи-тредах, о непреложных правилах (не следуй за мертвецами, Макс, если еще хочешь попасть на курс по черному сопротивлению). Я ринулся из-под фонаря в темноту. Калев снова засмеялся, и спустя секунду силуэт его исчез, словно и не было ничего.
— Ты слышал? Слышал?
Я остановился, понимая, что дальше идти нет смысла.
—
Смех, — сказал Саул. — Как в ситкоме. Да? Такой не очень душевный.— Не очень душевный, — согласился я.
Тут я понял нечто очень важное. Хотя силуэт явно принадлежал Калеву (его рост, его фигура, его манера чуть горбить плечи), смех совершенно точно был чужой.
— Это Калев, — сказал я. Саул встал позади, заставив меня вздрогнуть.
— Странно, что ты не орешь.
— Я его уже видел. На шоу. Один раз.
— И ты не знаешь, как это объяснить?
— Я поехавший.
— Удобно.
Некоторое время мы постояли рядом, и я отчаянно вглядывался в темноту. Я подумал: а может Калев недоволен тем, что мы паразитируем на его трупе? Леви бы эта метафора не понравилась. Я сказал:
— Мне нужно зайти к Леви.
И неожиданно предложил Саулу пойти со мной. Он кивнул. Мы двинулись в сторону дома Леви не торопясь. Саул рассказывал мне о каких-то редких растениях, которые, согласно его справочнику, растут в Ахет-Атоновском лесу.
— Вот бы дождаться лета, — говорил он.
Я задумчиво кивал, думая о Сахарке, о Калеве, о съемках, во время которых я чувствую себя обнаженным, о припадках, и обо всем тревожном за последнее время. В доме Леви свет горел только на кухне.
Дверь нам открыла миссис Гласс. У нее были заплаканные глаза. Тут у меня, конечно, сердце упало так далеко вниз, что я приготовился почувствовать его в желудке.
— Леви! — выдавил из себя я, поняв что на целый большой вопрос меня не хватит.
— Здравствуйте, — сказал Саул. Я бы посмеялся над этим бессмысленным приветствием, но не смог.
— Леви в больнице, — сказала миссис Гласс. Ее голос был хриплым, она не только много плакала, но и много курила.
— У него эпилептический статус?!
Как я надеялся, что она ответит что-нибудь вроде "аппендицит". Миссис Гласс смотрела на меня с пару секунд, словно не понимала, о чем я говорю. Затем медленно кивнула.
— В какой он больнице?
— К нему сейчас нельзя, ты ведь понимаешь, Макси? Я обещаю, ты скоро его увидишь. Когда все будет в порядке.
Тут я, как в кино, отметил сразу две вещи. Во-первых, его чрезмерно тревожной гиперопекающей мамаши нет сейчас с ним в больнице. Во-вторых его тревожная гиперопекающая мамаша сказала "когда все будет в порядке", а не "если все будет в порядке".
— Можно нам зайти? — спросил я. Миссис Гласс неуверенно кивнула, отошла, впуская нас в светлую, теплую гостиную. Но это не принесло никакого облегчения. Мне казалось, что внутри меня все заледенело. Я мог, с тщательностью сериального детектива, постановить две вещи: миссис Гласс что-то скрывала, а Леви был в порядке. И все-таки она плакала.
— Будете чай? — спросила миссис Гласс. У меня было странное ощущение. Она хотела, чтобы мы ушли, и в то же время хотела, чтобы мы остались.
— Да, пожалуйста. Мы можем вам чем-нибудь помочь? — спросил Саул. Он, казалось, ничего не замечал. Это-то понятно — Саул не знал Леви и его мать так же (близко) как я.
Миссис Гласс приготовила нам пряный чай, в котором плавали звездочки аниса, и мы сели за стол на кухне.
— Мед? — спросила миссис Гласс. Я заметил, что руки у нее дрожат.