Долг чести

Каждая ракета-носитель СС-19, или Н-11, находилась внутри специальной капсулы. Чертежи такой капсулы — здесь она называлась коконом — были получены вместе с чертежами самой ракеты и являлись чем-то вроде дополнения; в конце концов японская корпорация заплатила за полный комплект чертежей и спецификации капсулы входили в него. Это следует считать удачей, подумал главный инженер, — почему-то, как ни странно, никому не пришло в голову поинтересоваться этим раньше.

СС-19 проектировалась как межконтинентальная баллистическая ракета, средство ведения войны, и, поскольку её проектировали русские конструкторы, она была способна выдержать грубое обращение плохо подготовленных новобранцев. Этим, был вынужден признать инженер, русские продемонстрировали подлинную гениальность, достойную подражания. Его соотечественники были склонны изготавливать все с максимальной тщательностью, что часто усложняло конструкцию, делая её хрупкой, а это было лишним для предметов, предназначение которых было столь жестоким. Вынужденные создавать оружие, способное выдержать массу неблагоприятных человеческих и внешних факторов, русские конструкторы разработали для своих ракет транспортный контейнер, готовый защитить их практически от всего. Таким образом, на заводе могли присоединить к ракете всю арматуру, контакты и разъёмы, поместить корпус ракеты в капсулу и отправить к месту назначения. Солдатам оставалось только поставить ракету в вертикальное положение и опустить в пусковую шахту. После того как ракета оказывалась в шахте, трое квалифицированных техников присоединяли к ней провода питания и телеметрии. Хотя такой метод был не столь простым, как ввод патрона в патронник винтовки, он являлся наиболее удачным способом установки межконтинентальной баллистической ракеты, когда-либо разработанным ранее, настолько удачным, что американцы скопировали его и применили для своих ракет MX, которые уже были теперь уничтожены. «Кокон» позволял без всякого риска обращаться с ракетой, потому что все точки сопряжения находились в контакте с внутренней поверхностью капсулы. Такая конструкция походила на наружный хитиновый скелет насекомых и являлась необходимой, поскольку ракета, хотя и казалась столь угрожающей, на самом деле была исключительно хрупкой. Арматура внутри пусковой шахты соприкасалась с основанием капсулы, что позволяло разворачивать её в вертикальном положении и затем полностью опускать на дно. На всю процедуру, даже при плохом освещении, ушло девяносто минут — именно такое время, как ни странно, требовалось по советским инструкциям.

Сейчас в пусковой шахте находились пять техников. Они подсоединили три кабеля электропитания и четыре шланга, которые призваны поддерживать давление газов в баках, куда потом будет закачано топливо и окислитель — в настоящий момент ракета ещё не была заправлена и в баках требовалось поддерживать повышенное давление для сохранения структурной прочности корпуса. В бункере управления пуском, который находился в шестистах метрах от шахты, в северо-восточной стене ущелья, группа из трех техников отметила, что системы управления, размещённые внутри ракеты, пришли в действие и встали «по нулям», как и надлежало. Это отнюдь не было неожиданным, но все равно служило обнадёживающим знаком. Затем из бункера последовала команда на телефон у кромки пусковой шахты, и группа обслуживания разрешила поезду отойти. Теперь маневровый локомотив поставит пустую платформу на запасной путь и подтащит к другой пусковой шахте платформу со следующей ракетой. Этой ночью будет завершена установка двух ракет, как и в четыре следующие ночи, пока все десять ракет не разместятся в десяти пусковых шахтах. Инженеры, руководившие операцией, удивлялись, как гладко все идёт, хотя каждый из них втайне думал о том, почему это должно вызывать у него удивление, ведь, в конце концов, процедура была весьма простой. Строго говоря, она действительно являлась несложной, но инженеры понимали, что благодаря их действиям мир скоро станет совсем иным, и потому им казалось, будто небо должно менять свой цвет, а земля содрогаться при завершении каждого этапа проекта.

Ничего подобного не случилось, и теперь они не знали, радость или разочарование стоит испытывать от этого.

* * *

— По нашему мнению, вам следовало занять более жёсткую позицию, — нарушил кабинетную тишину Гото.

— Но почему? — спросил премьер-министр, уже догадываясь, каким будет ответ.

— Они стараются сокрушить нас, подчинить себе, хотят наказать за эффективность нашей промышленности, за то, что мы работаем лучше их, достигли более высокого качества, — короче говоря, за все то, чего не в силах добиться их ленивые рабочие. — Лидер оппозиции сберегал свой вызывающий тон для публичных выступлений. При разговоре с глазу на глаз с руководителем правительства своей страны он неизменно соблюдал вежливость, хотя и обдумывал план свержения этого слабого и нерешительного политика.

— Это не совсем так, Гото-сан. Вы знаете не хуже меня, что в последнее время мы укрепили наши позиции в области экспорта риса, автомобилей и компьютерных чипов. Это мы добились уступок от американцев, а не наоборот. — Премьер-министр старался понять, чего добивается Гото. Кое о чём он, вполне естественно, догадывался. Гото со свойственной ему неуклюжестью пытался заручиться поддержкой различных фракций в японском парламенте — дайете. Там у премьер-министра было незначительное большинство депутатов, поддерживающих его политику, и по этой причине правительство заняло достаточно твёрдую позицию во время торговых переговоров с Соединёнными Штатами, стараясь привлечь к себе тех, в чьей поддержке при голосовании премьер-министр не был уверен. Обычно к их числу относились представители небольших партий и блоков, чья поддержка означала для правительства так много и достигала такой точки, при которой создавалось впечатление, будто хвост начинает вилять собакой, потому что в руки «хвоста» попала возможность нарушить — или поддержать — баланс власти в стране. Таким образом премьер-министр оказался вовлечённым в опасный цирковой номер на высоко натянутом канате и без страховочной сетки. С одной стороны, от него требовалось удовлетворять интересы политических союзников, а с другой — он не мог позволить себе намеренно ухудшить отношения с самым крупным торговым партнёром свой страны. Но ещё хуже было то, что такой цирковой номер был утомительным, а снизу на него жадными глазами смотрели люди, подобные Гото, которые поднимали крик по малейшему поводу в надежде, что шум заставит его потерять равновесие и упасть.

Похоже, Гото сумеет справиться с ситуацией лучше меня, подумал премьер-министр, наполняя чашку гостя зелёным чаем и получая в ответ вежливый поклон.

Существо проблемы он понимал лучше лидера парламентской оппозиции. Япония не являла собой демократическое государство в классическом смысле этого слова. Скорее она походила на Америку девятнадцатого века с правительством, которое фактически, если не юридически, было чем-то вроде официального щита, защищающего экономику страны. По сути дела страной управляла относительно маленькая горстка дельцов — их число не превышало тридцати, может быть, даже двадцати — в зависимости от подхода к методике подсчёта, — и, несмотря на то что эти бизнесмены и их корпорации на первый взгляд, казалось, отчаянно конкурировали друг с другом, на практике все они являлись партнёрами, связанными между собой самыми разными узами. Они состояли членами одних и тех же советов управляющих, владели контрольными пакетами банков, были объединены корпоративными соглашениями о сотрудничестве. Редко находился такой отважный член парламента, что не прислушивался самым внимательным образом к советам представителя одного из дзайбацу. И ещё реже был парламентарий, на которого нисходила благодать личного общения с одним из действительных хозяев страны, этих капитанов японской экономики. В каждом таком случае народный избранник уходил после встречи потрясённый неслыханной удачей, поскольку именно экономические воротилы обладали тем, в чём нуждался каждый политический деятель: средствами финансирования. В результате их слово было законом. Таким образом, японский парламент был самым коррумпированным в мире. Впрочем, нет, «коррумпированный» — не то слово, подумал премьер-министр, скорее, раболепно повинующийся. Рядовые граждане страны нередко возмущались тем, что видели собственными глазами, или тем, о чём писали несколько смелых журналистов в выражениях, которые на Западе показались бы слабыми и нерешительными, однако на самом деле они с убийственной меткостью били в цель — как в своё время критика Эмиля Золя, .распространившаяся по всему Парижу. Но у рядового гражданина не было той реальной власти, которой обладали дзайбацу, и потому всякая попытка осуществить реформу политической системы в стране не достигала цели. Таким образом правительство одного из самых могущественных государств мира превратилось в не что иное, как в официального представителе и защитника интересов бизнесменов, которых никто не выбирал и которые не несли ответственности даже перед своими собственными акционерами. Они дали ему возможность занять пост премьер-министра, теперь он понимал это… Пронеслась мысль: может быть, это кость, брошенная народным массам? Неужели они рассчитывали на то, что он потерпит неудачу? Какова была заранее начертанная для него судьба? Значит, после того как его правительство рухнет, возвращение к прежней .ситуации будет воспринято с благодарностью теми, кто раньше надеялись на него?

Этот страх заставил премьер-министра занять более агрессивную позицию при переговорах с Америкой, несмотря на то что он понимал всю опасность такого шага. А теперь уже и этого оказалось недостаточно?

— Многие согласны с вами, — вежливо продолжил Гото. — И я сам восхищаюсь вашим мужеством. Увы, наша страна попала в тяжёлое положение по ряду объективных причин. Так, изменение курса йены по отношению к доллару нанесло колоссальный ущерб нашим зарубежным инвестициям, а это могло оказаться только результатом намеренной политики той страны, которую мы считаем самым важным торговым партнёром.

В его манере говорить проскальзывало что-то необычное, заметил премьер-министр. Создавалось впечатление, что Гото читает написанный текст. Написанный кем? Впрочем, ответ на этот вопрос очевиден. Премьер-министр подумал о том, понимает ли Гото, что находится в ещё худшем положении, чем тот, кого он стремится заменить на посту главы правительства. Вряд ли, решил премьер-министр, хотя это было слабым утешением. Если Гото займёт его пост, он в ещё большей степени станет марионеткой в руках закулисных хозяев и будет вынужден осуществлять политику, которая вряд ли окажется разумной и обдуманной. И в отличие от меня, подумал премьер-министр, Гото может оказаться таким дураком, что действительно поверит, будто проводимая им политика является одновременно мудрой и придуманной им самим. И как долго у него продлится эта иллюзия?

* * *

Поступать так слишком часто — опасно, подумал Кристофер Кук. Что значит — слишком часто? Ну, скажем, ежемесячно. Это действительно часто? Кук был помощником заместителя государственного секретаря, он не принадлежал к числу сотрудников разведки и потому не был знаком с наставлениями спецслужб, даже если предположить, что такие наставления существуют.

Гостеприимство, как всегда, было впечатляющим — превосходно приготовленные блюда, отличное вино и изысканная обстановка, неторопливая смена тем разговора, начиная с вежливых и обязательных расспросов о семье, успехах в гольфе и мнения гостя относительно той или иной проблемы светской жизни. Да, погода удивительно тёплая для этого времени года — постоянное замечание Сейджи, легко объяснимое, потому что весна и осень в Вашингтоне были достаточно приятными, зато лето обычно жарким и влажным, а зима — сырой, с пронизывающими ветрами. Такой разговор навевал скуку даже на профессионального дипломата, привыкшего к бесцельной болтовне. Нагумо прожил в Вашингтоне уже достаточно долго, чтобы исчерпать запас интересных замечаний, и за последние несколько месяцев темы разговора стали повторяться. Впрочем, почему он должен отличаться от других дипломатов? — спросил себя Кук, ещё не зная, что в следующее мгновение будет удивлён.

— Мне стало известно, что вам удалось заключить важное соглашение с русскими, — произнёс Сейджи Нагумо, когда ужин закончился и посуду унесли.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Кук, считая это продолжением светского разговора.

— Мы слышали, что вы ускорили демонтаж межконтинентальных баллистических ракет, — добавил японец и сделал глоток вина.

— У тебя отличные источники информации, — заметил Кук с нескрываемым удивлением. — Вообще-то мы предпочитаем не касаться этой темы.

— Несомненно, об этом не следует вести разговоры, но разве это не замечательно? — Он поднял свой бокал в дружеском тосте. Довольный американец ответил ему тем же.

— Да, конечно, такое событие весьма знаменательно, — согласился чиновник Госдепартамента. — Ты ведь знаешь, американская дипломатия стремилась много лет, с конца сороковых годов — если мне не изменяет память, ещё со времён Бернарда Баруха[5], — добиться уничтожения оружия массового поражения, представляющего такую опасность для человечества. Как тебе хорошо известно…

К удивлению Кука, японец прервал его.

— Мне это понятно куда лучше, чем может тебе показаться, Кристофер. Мой дед жил в Нагасаки, работал механиком на военно-морской базе, находившейся там в то время. Он уцелел при взрыве атомной бомбы, а вот его жена — моя бабушка — погибла, о чём я очень сожалею. При последовавшем пожаре он сильно пострадал — я до сих пор помню следы ужасных ожогов на его теле. Боюсь, что пережитое тяжело сказалось на нём, и вскоре он умер. — Печальный рассказ звучал очень убедительно, в особенности потому, что был выдуман от начала до конца.