Долг и отвага. Рассказы о дипкурьерах

— Наверное… Ленинград в блокаде, фашисты его обстреливают из орудий, бомбят. Как Лондон.

— Да, Петрограду так же трудно, как и Лондону. — Она спохватилась. — Вы извините, он для меня остался Петроградом, как в детстве.

— Ленинграду много трудней, чем Лондону. Там тысячи людей умирают от голода.

— Понимаю… Я не до конца ответила на ваш вопрос о русском языке и литературе. Ну, язык, конечно, изучила еще в детстве, а все остальное — это от матери, она преподавала литературу в гимназии, а здесь, в Лондоне, стала переводить русские книги на английский.

Мисс Мэри была рада побеседовать с русскими, все время о чем-то спрашивала: о музеях, знаменитых фамилиях, архитектурных памятниках.

Было поздно.

— Отдохните хоть немного, — предложил ей дипломат.

Мисс Мэри устало смежила веки и задремала.

Утром поезд прибыл в Глазго.

— Вы молодец, Мария Александровна, — сказал Георгий. — Почти всю ночь не сомкнули глаз, а так свежи и бодры.

Женщина улыбнулась уголками губ:

— Привычка. С тех пор как нас непрерывно бомбят мы научились бодрствовать по ночам.

На привокзальной площади их уже ждал автомобиль И через четверть часа все были в порту.

Густое, маслянистое море тяжело билось о пирс Ветер срывал с гребешков волн пену и швырял ее в лицо. Пена пахла мазутом. Новый порыв ветра. Мужчины успели увернуться, но мисс Мэри опоздала — ее лицо забрызгала пена.

Георгий достал из портфеля чистую салфетку.

— Благодарю. — Она вытерла лицо, протянула салфетку Георгию, но вдруг задержала.

— Я сама ее выстираю и возвращу вам чистой. По почте, конечно. Но куда?

— Мария Александровна, я сам приеду за салфеткой, точнее, не ради нее, а ради того, чтобы снова вас увидеть. Позволите?

Мисс Мэри назвала адрес.

— Запишите же.

— Я и так не забуду.

Мисс Мэри быстро направилась к катеру, плясавшему на волнах. Окликнула офицера на катере. Оттуда перекинули на пирс узенький мостик.

Вдали, на рейде, виднелась серая трехтрубная громадина крейсера. По мере приближения к нему крейсер все увеличивался в размерах, а катер становился все крошечней.

Долго пробивался катер к крейсеру, захлебываясь, отфыркиваясь, переводя дух. Наконец добрался. Волна качала его, как скорлупку, и грозила расшибить о стальной борт.

С крейсера спустили трап. Дипкурьеры поднялись наверх. Мисс Мэри и наш дипломат возвратились в порт.

Мощная, устойчивая палуба крейсера. Казалось, нет такой силы, чтобы ее хоть чуточку поколебать. Николай и Георгий стояли, широко расставив ноги для равновесия, как это делали на катере. Георгий подумал: «Качка мне не по нутру. Но такую махину, видно, не качнуть и большой волне. Отлично». Дипкурьеры слушали, что говорил помощник капитана. Слушали — и почти ничего не понимали. Тот заговорил медленней и отчетливей. Теперь понятно: перед ними помощник капитана мистер Джонсон. Со всеми вопросами обращаться к нему.

Помкэп позвал матроса («Он будет вашим стюардом») и распорядился проводить дипкурьеров в отведенную им каюту.

Матрос, крепыш лет двадцати, жестом пригласил: прошу. Железные трапы вели куда-то глубоко вниз. Потом — узкий стальной коридор, отсеки, переборки, снова трап. Матрос шел быстро, молча, не оглядываясь. Остановился возле двери, открыл ее и — по-русски:

— Добрый здоровя. Тебе тут — хорош.

— Спасибо. Нам приятно познакомиться с английским моряком.

Его лицо вдруг стало строгим.

— Я не англичанин, я шотландец.

— Разве это существенно?

— О, да! Очень существенно! — Потом улыбнулся: — Меня зовут Роберт. А ты?

— Я — Георгий, а он — Николай.

— Георг? Никола? У нас был король Георг.

— И Роберт у вас был. Поэт.

Шотландец просиял:

— Роберт Бёрнс! Знаешь?

— Знаю. Только по-русски. Слушай:

Нас ждет и буря и борьба. Играя с ветром, вьется знамя. Поет военная труба, И копья движутся рядами. Не страшен мне грядущий бой, Невзгоды, жертвы и потери! Но как расстаться мне с тобой, Моя единственная Мэри?

Последнее слово погрустневший Георгий произнес особенно четко, как настоящий англичанин.

Роберт раскрыл рот от удивления: он понял, о чем стихи! О любви, о девушке, о Мэри!

Матрос крепко пожал руку Георгию и Николаю. Дружба закреплена.

Дипкурьеры осмотрели свою каюту на корме. У правой переборки откидная койка. Слева — диван. Иллюминаторы прочно закрыты стальными заглушками. Две электрические лампочки. Одна под потолком, вторая над откидным столиком.

Вскоре пришел Джонсон. «Удобно ли вам? Питаться будете в офицерском салоне. По очереди? Пожалуйста. Первый завтрак в семь утра, второй — в двенадцать, обед — в восемнадцать. Ужин доставят в каюту в девять вечера».

— Когда выйдем в море? — не удержался Георгий.

— Об этом мы поставим вас в известность в свое время.

— Сколько дней займет путь до Мурманска?

— Ровно столько, сколько потребуется.

Помкэп вышел.

— Получил? — кивнул на закрывшуюся дверь Николай. — Вот так!

Ровно в полночь помкэп появился снова:

— Джентльмены, сейчас выходим в море.

Будто от этих слов Джонсона крейсер ожил. Он мощно загудел двигателями, начал слегка покачиваться.

— Стартовали! — Георгий применял это слово во многих ситуациях. — Присядем, как полагается, перед дорогой.

Крейсер набирал скорость. Качка все ощутимей. Какая же ходит волна, если так кренит стальную махину!

Впереди — неведомый и опасный путь. Впереди — схватка с сильным врагом. Наверняка! Еще ни один караван не избежал встречи с гитлеровским флотом и авиацией. В морской пучине погибали и корабли каравана, и даже корабли эскорта. Если суждена гибель, что же… но погибнет и диппочта, а в ней столько важного для Родины, для победы.

Георгий вдруг ударил кулаком по кожаной обшивке дивана, чертыхнулся.

— Ты что? — удивился Николай.

— Проклятая качка мешает думать. На полу не устоишь, на диване не усидишь — нигде не сосредоточишься.

Пол кренится все круче и круче.

Военные корабли как бы специально ждали, чтобы шторм набрал силу. Не случайно у какого-то матроса вырвалось: «Шторм для нас словно шапка-невидимка: крупная волна захлестывает перископы подводных лодок».

Крейсер, совершая противолодочные маневры, резко менял курс. В такие минуты дипкурьеры чувствовали себя как на качелях. Обоих заносило то вправо, то влево; приходилось, расставив руки, упираться в переборки.