Долгая и счастливая жизнь

Мысли ее прервались — все запели второй гимн (причем дружок Уилли Дьюк старался больше, чем надо). Потом началась молитва, и она наклонила голову, но как только священник взялся за свое дело и возблагодарил господа за всякую зелень, кроме плевелов, сзади раздался громкий рев Фредерика, сидевшего на руках у Маризы Гаптон. Розакок и Мама быстро взглянули на Майло, чтобы он опять не посоветовал заткнуть малому рот титькой, но Мариза уняла Фредерика, и Майло только ухмыльнулся, и все снова склонили головы. Священник говорил о врачевателях, о сестрах милосердных и об одре страданий, а Розакок глядела на мистера Айзека. А что делать? Он хоть не знал Уэсли, разве только слышал его имя. Он держал голову прямо, и его правый мертвый глаз был устремлен на стену напротив, но Сэмми сидел, склонив голову, как все. Молитва шла к концу, когда живая рука мистера Айзека шевельнулась на ручке кресла и тронула колено Сэмми. Сэмми не поднял глаз (хотя живая часть лица была с его стороны), и рука тронула его еще раз. Сэмми понял и, не поднимая головы, полез в карман и вытащил два мятных леденца, чтобы хозяин был ублаготворен до конца службы. Один леденец мистер Айзек сунул в рот, другой зажал в руке, и Розакок поглядела по сторонам (только не назад), видел ли это кто-нибудь, кроме нее. Все сидели, склонив голову, в том числе и Сестренка, которая по молодости лет относилась к молитвам очень серьезно, и Розакок сказала про себя: «Только я одна это видела, так что, может, день не пропал зря».

И эта мысль помогла ей просидеть довольно спокойно и сбор пожертвований, и проповедь, и заключительный гимн — до последних слов, с которыми обратился ко всем священник. Он оглядел сидящих, улыбнулся и сказал:

— Я знаю, все мы рады приветствовать наших старых прихожан, которые приехали побыть с нами из больших городов, где они трудятся. И я знаю, что всем нам хочется сказать «добро пожаловать» нашему гостю, который вчера вечером спустился к нам с облаков. — Потом он начал благословлять паству, и Уилли Дьюк, не дожидаясь последних его слов, утянула своего дружка в боковую дверь, как нечто слишком хрупкое для общения с людьми. Розакок подумала: «Ну и слава богу, мне хоть не придется разговаривать с Уилли», а Мама сказала: «Пойди поздоровайся с мистером Айзеком». (Там уже толпилось человек десять, желавших пожать ему руку.)

— Мама, лучше уж его не беспокоить, — сказала Розакок и повернулась лицом к цепочке выходящих из церкви. Уэсли среди них не было. А гость с облаков — это всего-навсего любезный Уилли Дьюк, поэтому Розакок пошла вслед за Мамой, и они стали в очередь желавших поздороваться с мистером Айзеком.

Он все так же сидел в своем креслице — Сэмми сейчас стоял у него за спиной, — и, когда с ним заговаривали, он не отвечал, а живая его рука, сжатая в кулак, лежала на колене, и он никому ее не протягивал, только вздергивал подбородок, будто считал, что кривая улыбка доделает за него остальное, и так было, пока он не увидел Розакок. Она двигалась в очереди впереди Мамы и, подойдя к нему, сказала:

— Доброе утро, мистер Айзек. Надеюсь, вы себя хорошо чувствуете.

Он вскинул глаза и стал разглядывать ее лицо, неподвижный, как прежде. Потом, собрав остатки голоса, произнес:

— Ты чья?

Она чуть замялась и, не очень уверенная, что он имел в виду именно это, ответила: «Эммы Мастиан» — и указала через плечо на Маму. Но он взглянул на свою сжатую в кулак живую руку, и она раскрылась — немножко, но достаточно, чтобы они обе увидели размякший, влажный леденец, спрятанный еще во время молитвы. Он тут же сжал пальцы и опять уставился на Розакок. Этого никто, кроме них, не видел, даже Сэмми, и тогда он приладил к вечной улыбке такую же на живой стороне лица. Розакок тоже улыбнулась и, думая, что он ее в конце концов узнал, попрощалась и быстро пошла к выходу, пока Мама не догнала и не начала все обсуждать, и конечно же, в дверях, загораживая путь, стояли Уилли Дьюк и ее дружок.

— Роза, познакомься с моим летчиком, — сказала Уилли. Розакок взглянула на летчика. — Это Розакок Мастиан, а это мой мальчик, Хейвуд Бете, я прилетела на его самолете.

Розакок протянула ему руку и сказала:

— Здравствуйте.

— Доброе утро, — ответил он, — но мое дело — металлолом, а летать — это просто хобби.

Уилли Дьюк помахала рукой гаптоновским девчонкам во дворе, своим племянницам, и сказала (не глядя на Розакок):

— Я думала, Уэсли все-таки придет сюда, ведь он столько времени не был дома.

— Да? — сказала Розакок и огляделась по сторонам, будто только что заметив его отсутствие.

— Может, он еще отлеживается после нашей посадки на пастбище, — сказал Хейвуд Бете.

— Да ну, — отмахнулась Уилли Дьюк. — Уэсли ничем не проймешь, верно, Роза?

— Пожалуй.

Хейвуд захохотал:

— Его-таки проняло вчера, когда ты уговорила меня не приземляться в Уоррентонском аэропорту.

— Ничего его не проняло, — сказала Уилли Дьюк. — Просто с ним не было его милашечки, чтоб похвастаться, как я тобой. — И она крепко стиснула руку Хейвуда.

Розакок бросила взгляд в сторону машины, где ждало ее семейство, потом поглядела на солнце.

— Пригревает, — сказала она. — Пожалуй, пора домой. И когда же вы все улетите?

— Мы с Хейвудом — нынче днем, это точно. А вот насчет Уэсли — не знаю. На понедельник он взял выходной, так что, может, останется, а может, и нет.

— Ну, удачной вам посадки, — сказала Роза и пошла к своим — сейчас она проедет с ними недолгий путь до дому. Майло гнал машину быстро, как только мог, и никто ни словом не перекинулся, даже когда они проезжали мимо вишневых деревьев мистера Айзека и его пруда, который усох под летним солнцем, но сейчас его голубизна была такой густой, что казалось, можно пройти по воде, как Иисус, и не потонуть. Но когда они вышли из машины у дома, Мама обняла Розакок за талию и почти насильно заглянула ей в глаза.

— Роза, пойди полежи немножко. Тебе не обязательно садиться за стол.

Розакок дернулась как ужаленная, вырвалась из Маминых рук и побежала мыть руки перед обедом.

И какое-то время за столом все шло ладно и мирно. Было много смеху над молодчиком Уилли Дьюк. Мама сказала:

— Он и точно богатый. Он не дал ни цента, когда обходили с тарелкой.

А Майло сказал:

— Богатый или бедный, а она его крепко держит — и за то место, которое надо.

Но Розакок все это, в общем, устраивало. Уилли Дьюк Эйкок — это еще не самое худшее, и, как видно, домашние понимали ее состояние и относились к нему с уважением, даже Майло, но Сисси, которая сошла к обеду много позже и не знала о том, что было в церкви, и съев, сколько могла, вдруг ляпнула:

— Я думала, ты пригласишь Уэсли обедать.

Розакок уставилась в свою тарелку.

— Да иди ты, Сисси! Как это мы могли его пригласить, почтового голубя послать, что ли? — сказал Майло.

— Извиняюсь, — сказала Сисси. — Просто я думала, он будет в церкви и придет сюда с вами — недаром же твоя мама полночи жарила и парила это роскошное угощение.

— Сисси, — медленно заговорила Мама, — Уэсли не баптист, как ты сама бы догадалась по его имени, если б капельку подумала.

— Ага, — сказал Майло, — только он в церковь ходил как миленький, когда интересовался знакомыми баптистами.

— Наверно, он был в методистской церкви со своей матерью, — сказала Мама. — И правильно.

И тут в первый раз заговорила Розакок.

— По-моему, это совершенно не ваше дело.

— Знаешь, плакучая ива, — сказал Майло, — ты бы на себя поглядела — сидишь серая, как зола, — тогда сама бы поняла, что пора кому-то взять хорошую дубинку да вправить ему мозги.

— Кому-то, да не тебе, — сказала Розакок. — Я со своими делами сама справлюсь.

— Дерьмово ты с ними справляешься, вот что. Он прилетел в субботу вечером. Ты его не видела — сколько? — два месяца. А он даже на глаза тебе не показался и сидит сейчас у себя на веранде, меньше чем в трех милях отсюда.

— Ладно, — сказала Розакок, — раз уж тебе так неймется, научи меня волшебному слову, чтоб он сию минуту очутился здесь в свадебном костюме.

— Тебе не волшебное слово нужно.

— А что же? Я старалась, бог свидетель.

Сисси, видя, что без всякого злого умысла оказалась зачинщицей всего этого, толкнула Майло в бок и сказала:

— Заткнись.

Но Майло уже разошелся.

— Тебе бы маленько перенять у Сисси ее способ. — Повернувшись к Сисси, он ухмыльнулся, а она оттолкнула стул и вышла из комнаты.