Долгая ночь (сборник)
Шрифт:
Открылась дверь — вошел Гринин.
— Ну что? — спросил Зелинский.
— Гладышева, правда, не утверждает, что оба уехали к ее матери, но такой разговор Киса с ней вел и даже адрес взял. Деревня Мылово. В тридцати километрах от Новосибирска.
Зелинский посмотрел на часы:
— Что еще сделано за вчерашний день?
— Вскрыли с понятыми комнату Кисы, — ответил Коломин. — За кроватью нашли портфель Арефьева. Установили и допросили шофера такси Гвоздева. Ширякову он, действительно, подвозил. Ехал из Кузнецка, догнал ее на улице Кирова. Портфель у нее в руках
— А откуда он ее знает?
— Стоянка такси у вокзала. А она там постоянно вертелась — вот и шапочно познакомились.
— А теперь о Новосибирске. Ехать туда, думаю, надо капитану Марчуку.
Прежде чем дать санкцию на арест Ширяковой, прокурор города решил потолковать с ней сам.
За тридцать лет прокурорской работы он видел немало таких вот трагедий, но так и не отвык от жалости к потерявшим себя людям. И, жалея их, все же делал неукоснительно то, что требовал от него закон.
Выслушав ее биографию, огорченно спросил:
— Как же так, была учительница, стала убийцей?
Ширякова сквозь слезы призналась:
— Не хотела я, поверьте... Не хотела! Думала, Михаил спит, стала снимать часы, а он вдруг открыл глаза. И говорит: «У тебя, что ли, опять сердце колотится?» А когда понял, что я часы снимаю, вдруг закричал: «Ах ты, тварь продажная!» Я и стукнула его бутылкой. Он упал. Я часы забрала. Еще кольцо, тяжелое. Денег рублей восемь. Сунула в его портфель и пошла... После, уже далеко за мостом, меня догнал таксист, он подвез...
— И куда же все это дели? Себе взяли?
— Нет. Я ради Студента старалась. Боялась его. Он, правда, когда обнимает — добрый. А в другое время хуже зверя. Однажды положил руки на шею и говорит: «Смотри, Нинка, продашь или не сделаешь, чего велю — вот этими руками задушу».
— Тюрьмы не боитесь? — прокурор внимательно посмотрел на женщину.
— Боюсь, конечно. Но что теперь сделаешь? Раньше надо было думать о жизни. Витьку вот очень жалко. Когда теперь его увижу...
Гринин и Рудюк полдня дотошно изучали все ориентировки о кражах, поступившие в райотдел за последние три месяца. Переписали похищенное и теперь знали, что нужно искать.
— Понимаешь, Слава, — рассуждал Гринин, — оснований для обыска у бабки Кати предостаточно. Однако ни Гладышева, ни Ширякова ее в лицо не видели. Прямые показания может дать только Киса. А его пока нет. Да и будет ли рассказывать...
— Нам лучше, чтобы не Киса изобличал бабку, а она его. Ведь должна же она объяснить, как к ней попали ворованные вещи?
Председатель уличного комитета в Точилино Иван Григорьевич внимательно изучил удостоверения неожиданных гостей и отрекомендовался сам: шахтер. Двенадцатый год на пенсии. И почти все это время — в председателях. Улица тихая, народ спокойный, все больше пенсионеры. В праздник ежели и бывает перепьют и шуметь дома начинают, — жены сразу сюда... Ну, у меня успокаиваются быстро... — Иван Григорьевич, сжав в кулак широкую, как лопата, ладонь, добродушно засмеялся.
—
А интересует вас, между прочим, наверно, Молчанова... А?— Точно! — удивился Рудюк.
— Так вы же все время в окошко поглядываете на домишко Молчановой — вот и вся догадка!
Рудюк достал пачку сигарет, закурил.
— Словом, так, Иван Григорьевич, задержали квартирных воров, а они говорят, что сбывали похищенное через Молчанову.
Иван Григорьевич понимающе кивнул:
— Теперь понятно, с каким товаром зачастила бабка на базар. А то, бывало, все лучком да огурчиками по воскресеньям торговала. А так женщина она с соседями аккуратная, на собраниях вроде попусту не говорит, пьяницам от нее достается... Я вот что думаю, ребятки: нынче у нас суббота. Завтра Молчанова обязательно пойдет на базар. Вот вы ее и перехватите да и гляньте, что она понесет. А подождать с утречка можете здесь, у меня.
Екатерине Васильевне Молчановой пошел с весны семидесятый год, однако бурно прожитая жизнь почти не состарила ее. Правда, последнее время пошаливала печень: сказывались прошлые попойки, до которых она была большой охотницей.
В молодости Катерина была воровкой и провела в колониях в общей сложности пятнадцать лет. Повзрослев и поумнев, решила, что на воле все-таки лучше, чем за решеткой. Потому, отбыв последний срок и приехав в Новокузнецк, познакомилась и сошлась с Колькой Мерзлым, тоже известным среди уголовников вором.
Первое время жили тихо. Муж устроился на шахту, вступил в профсоюз. На собраниях мог «резать правду-матку» любому начальству в глаза, на язык был боек, за словом в карман не лазил. Ну и бригада на него не обижалась — работал парень честно.
Катерина копалась в огороде, кормила кур и поросенка. Приторговывала на рынке яйцами, салом, овощами.
И никто: ни соседи, ни товарищи Николая по работе — знать не знали, что они ведут двойную жизнь: сбывают ворованное.
Так прошли многие годы. Однажды Николай не вернулся с шахты: его и еще двоих горняков завалило в забое.
Катерина — теперь ее на улице уже звали бабой Катей — недолго погоревала, и все началось по заведенному обычаю. Шли и шли к бабе Кате какие-то люди, что-то несли. Обычно она говорила соседям, что это заглядывают к ней родственники и хорошие знакомые, которых у нее много разбросано по городам Кузбасса.
Кое-кто подумывал, что дело тут не все чисто, иные толковали между собой — не иначе старушка спекулирует, но разговорами и ограничивались: не пойманный — не вор. Так вот оно и шло — год за годом...
А сегодня, достав из чулана две нейлоновые кофточки, пару женских туфель и отрез японского кримплена, бабка уложила их на дно старого чемодана, прикрыла газетой, а сверху аккуратно уложила зеленый лук и ранние огурчики. Подумала: до утра в холодке постоит, а часиков в семь пойду на электричку, шахтеры в Прокопьевске с ходу возьмут.
С утра и двинулась к трамвайной остановке. Слава Рудюк догнал бабу Катю, спросил по-доброму: не тяжело с чемоданом-то? А то давайте, помогу.
Бабка огрызнулась: