Долгие прогулки. Практический подход к творчеству
Шрифт:
Красота так же относительна, как свет и тьма.
Жалость к себе никогда не спросит: «Ладно, а сам ты что думаешь о том, что делаешь, как живешь, чем занимаешься?» Этот вопрос может спутать ее карты и направить наши мысли в каком-нибудь интересном направлении. А она не хочет, чтобы кто-то путал ее карты. Это она хочет запутать нас и совсем сбить с толку – как тот старомодный двойной мартини, который сбивал на пол одним ударом.
И жалость к себе хочет сбить вас на пол, а пол ощущаешь как пол, даже в творческом пентхаусе. Атак со стороны жалости к себе не избежать ни одному художнику, сколько бы «Оскаров» ни смотрело на него с каминной полки. Не избежать, сколько бы «Национальных
Жалость к себе – это знак. Переступив через нее, мы бросаемся вперед. Всем известно, что жалость к себе отличается от мутного оцепенения депрессии. У нее есть острая, как стекло, грань. И этой острой гранью мы можем порезать на мелкие кусочки свое чувство безнадежности. Иными словами, при правильном использовании хорошая доля жалости к себе может стать толчком к творческой деятельности. И вот вы уже спрашиваете: «Что дальше?»
Если не пытаться лечить острый приступ жалости к себе потоками мартини, случайными любовными связями, переработками и перееданием, он может стать сигналом того, что вы или вот-вот заболеете, или выздоровеете. Причем ваша здоровая сторона не переносит жалости к себе и поэтому нацелена на действия. Интересно, что эти действия совершенно не обязательно должны начинаться с понукания себя. Хорошая стартовая точка – сострадание: «Конечно же, тебя обидели. Не поняли твою работу. Поплачь немного».
Может показаться, что жалость к себе основана на недостатке понимания со стороны других, на самом деле она проистекает из собственного пренебрежения своим «я» и своими проблемами. Несколько слезинок, пролитых над плохо принятой работой, секундное сострадание вполне реальной усталости или горю – короче, немного искреннего участия способно очень быстро отогнать приступ жалости к себе. Когда мы говорим: «Ну конечно же, ты чувствуешь себя ужасно», – то находимся на пороге чего-то интересного, поскольку следующий вопрос прозвучит так: «Если я чувствую себя так ужасно, то что я могу изменить?»
Вера состоит в признании доводов души; неверие – в их отрицании.
«Поэты с классическим образованием не считают меня равным», – всхлипываем мы, а потом начинаем изучать магистерские программы. Кто-то публично замечает, что в нашей живописи проявляется тенденция к чему-то непростительному – скажем, куда-то уходит романтическая грусть, и мы думаем: «Я покажу им романтику! Я покажу им мерцающий свет!» – и копаем глубже, совершенствуем технику, в итоге добиваясь еще большего. Если проявить настойчивость, то фатальный артистический «недостаток» часто превращается в достоинство. Так было с гиперэкспрессивностью скрипачки Нади Салерно-Зонненберг. Так было с грубоватой «солдатской» прозой Хемингуэя.
Ответ на вопрос «Что я могу изменить?» способен удивить. Это может быть упрямое: «Ничего! Мне нравится эта вещь, и думаю, она еще покажет себя». Или: «Я устал от сложившегося порядка вещей, хочется чего-то большего». Или: «На самом деле мне бы хотелось сделать…» Иными словами, вопрос «Что я могу изменить?» возвращает нас на творческую стезю. Мы начинаем спрашивать о том, что знаем только сами: что мы уважаем? Что нам нравится? Чего хочется больше? И начинаем действовать в соответствии с этим.
Конечно, прежде чем перейти к действиям, стимулированным жалостью к себе, иногда требуется пауза. Я говорила, что жалость к себе часто бывает вызвана усталостью? Она валит с ног, потому что нам требуется небольшой отдых. В горизонтальном положении есть нечто, стимулирующее воображение и провоцирующее яркие мечты даже в отсутствие алкоголя и наркотиков. И мы встаем с нашего ложа страданий, думая: «Можно попробовать то-то». И пробуем.
Есть только два способа прожить свою жизнь. Первый – так, будто никаких чудес не бывает. Второй – так, будто все
на свете – чудо.ЗАДАНИЕ. Немного пожалейте себя
В большинстве случаев мы испытываем жалость к себе, потому что считаем себя недооцененными. Правда в том, что иногда нас действительно недооценивают. Кажется, наши усилия не видны никому, кроме нас самих. Это как если бы в нас был встроен миниатюрный датчик обид, каждый раз тихо щелкающий: «Вот видишь? Опять не оценили».
Мы не можем заставить других оценить нас, но способны найти время и силы, чтобы сделать это самим. «Это получилось здорово!» – можем сказать мы. Или: «Как это глубоко!» Один из постулатов движения «Суровая любовь» гласит: «Мнение обо мне других людей не мое дело». Более позитивно его можно перефразировать так: «Значение имеет лишь то, что я сам думаю о себе».
Возьмите ручку. Быстро, чтобы не успел среагировать внутренний цензор, оцените себя, закончив следующие предложения.
1. С моей стороны было очень благородно…
2. С моей стороны было очень мудро…
3. Здорово, что я…
4. Я повел себя как хороший друг, когда…
5. Я проявил деликатность, когда…
6. Я сделал хорошую работу, когда…
7. Я был очень профессионален, когда…
8. Я сделал больше, чем входило в мои обязанности, когда…
9. Я заслуживаю благодарности за…
10. Я мог бы получить «Оскара» за…
Высокая самооценка требует постоянной практики и служит единственным надежным лекарством от жалости к себе.
Сомнения
Сомнения – признак творческого процесса. Признак того, что вы двигаетесь в правильном направлении. Не стоит бояться, что в результате сомнений под вами разверзнется бездна, в которую вы будете падать бесконечно, пройдя все круги ада. Нет, сомнения чаще всего свидетельствуют, что вы делаете что-то, причем делаете правильно.
Красота – одна из немногих вещей, которая не ведет к сомнениям в существовании Бога.
Творчество принадлежит области духовного, хотя мы и редко смотрим на него под таким углом, и в творческой жизни встречаются те же самые препятствия, что и на любом другом духовном пути. Широко известна фраза «сумерки души», под которыми имеются в виду мучительные сомнения и тревоги, подстерегающие каждого идущего по этому пути.
Никто из тех, кому близки духовные искания, не может избежать засушливых пустынь сомнения, будь то монахи-трапписты [19] вроде Томаса Мертона или молодой Будда. Однако мы редко говорим, что и художникам не чужды духовные искания и что нас тоже накрывают сомнения относительно собственного творческого призвания. Хуже того, частенько переживаем их на публике.
19
Трапписты (по имени аббатства la Trappe, Нормандия) – монахи очень строгого ордена, члены которого давали обет вечного молчания, питались хлебом и рисом.
Чтобы быть настоящими художниками, мы культивируем в себе повышенную чувствительность. Например, актеры получают энергию, необходимую для выражения духовных вопросов, которые поднимаются великими музыкальными и драматическими произведениями, внимательно вслушиваясь в них и открывая свою душу. Стремясь к творческим вершинам, они похожи на городских птиц, привычных и к деревьям, и к небоскребам. Им свойственна и особая чувствительность, и способность выживать в высококонкурентном мире сценического искусства высшего порядка – хотя это вовсе не значит, что им легко. Художники олимпийского уровня похожи на выдающихся спортсменов: такие же тренированные, мотивированные и подверженные травмам, как физическим, так и психическим.