Долгий путь к себе
Шрифт:
Князь Дмитрий пробрался в одно из небольших своих имений в Покутье, где у него было село, лес и охотничий домик.
Они решили жить охотой, но однажды, вернувшись с прекрасным трофеем — пан Гилевский с одного выстрела завалил кабана, — наткнулись на крестьянскую засаду. Отделались испугом, крестьяне пальнули в них издали, а уж потом погнались, князь с паном Гилевским легко ушли от преследователей. Крестьяне, раздосадованные неудачей, спалили дом, и пришлось уходить, пробираться к своим. В дороге натерпелись голода, страха, насмотрелись резни, и князь Дмитрий на своей шкуре понял цену мира.
Дядя, князь
Перед выступлением в поход князь Дмитрий был в соборе. Слушал орган, службу, сам ни о чем не моля ни Бога, ни Богоматерь, ни святых. Слушал и сожалел, что нет здесь той казачки с голосом ангела.
«Где-то ведь поет, — думал о Степаниде князь Дмитрий, — а может, уже и отпелась, сгорела в пожарище войны. — И решил: — Разыщу… коли жива, и возьму к себе. — Усмехнулся: «Где это — к себе? Слава Господу, что хоть сад в Котнаре под Яссами остался неразграблен».
Действующие лица собирались на сцене, чтобы разыграть очередную драму в назидание потомкам и ради вечной славы своей.
Спешно прибыл в Збараж князь Вишневецкий с двумя тысячами наемников, присланных ему Ракоци, и с восемью тысячами шляхты, которую он вооружил на деньги, взятые в долг.
У Фирлея, Лянцкоронского и Остророга было здесь собрано до пяти тысяч наемников и несколько отрядов шляхты.
Последним явился со своей хоругвью князь Корецкий, но, постояв с неделю, ушел в Люблин, где собиралось посполитое войско. Месяца не минуло, как писал князь Корецкий пану Хмельницкому письмо, в котором уверял гетмана, что он с ним одной мысли и готов ему служить, ибо мать и отец и весь род их были православной христианской веры. Хмельницкий, помня виселицы, которые князь поставил в своем городе, вернув его себе силой, с ответом не торопился. А в походе уже были его полки, и татары тоже стояли наготове. Не испытывая судьбу, отправился князь со своей хоругвью к прежним хозяевам в стан.
Невесело было в Збараже. Шляхта уже не хорохорилась. Слухи ходили самые невероятные и страшные, будто идет Хмельницкий на них во главе двухсоттысячного войска, да еще татар у него сто тысяч.
Слухи наверняка были ложные, однако так ли уж и ложные и так ли уж наверняка? Разъезды перехватывали грамоты Хмельницкого, посланные во все концы Украины, а в тех грамотах написано: «Все, кто в Бога верит, чернь и казаки, собирайтесь в казацкие громады».
И народ в громады шел. Одна из таких громад, окружив Киев, разбила уцелевшие католические монастыри, побросала в Днепр ксендзов, монахов, шляхтичей и шляхтянок. Говорили, что не менее трехсот душ отправили своевольники на тот свет.
Литовский гетман Януш Радзивилл уже начал беспощадную борьбу со своими белорусскими бунтарями и пришедшими им на помощь полками и громадами украинских казаков.
В Збараже было тихо, но неспокойно. Не только наемники, но и своеземное воинство требовало от командиров денег.
В Варшаву, в королевский дворец, мчались гонцы с единственной просьбой: «Ваше величество, извольте прислать денег, иначе войско разбежится. Оно
уже разбегается. Ради Бога — денег. Как можно скорее — денег!»— Они, хотят денег за спасение самих себя! Что за люди? — Король потрясал бумагами перед лицом канцлера Оссолинского.
Оссолинский взял из рук короля письма Фирлея, Вишневецкого, Остророга и других не менее великих мужей и в свою очередь показал королю только одно письмо.
— Это меня заботит не меньше.
Король прочитал отчеркнутое место: «Очень трудно достать шпиона между этой русью: все изменники! А ежели добудут языка, то, хоть жги, правды не скажет».
— Их милости хотят, чтобы король искал для них надежных шпионов?
— Их милости ни за что не хотят быть в ответе! — сказал в сердцах Оссолинский. — Князь Иеремия корчит из себя героя, но проиграл все сражения, в которых принимал участие.
— Вы думаете, мне следует самому возглавить военную кампанию?
— Но не раньше, чем князь Вишневецкий и его подпевалы получат еще один горький урок.
— Вы желаете ему поражения? — король поднял брови.
— Ваше величество, я думаю о судьбах родины не меньше князя Иеремии. Все эти паны и князья, хотя им крепко досталось на орехи, до сих пор не научились ценить по достоинству своего короля. Они должны понять наконец, что без короля все потуги решить кампанию в свою пользу несостоятельны.
— Я буду рад, если Фирлей, Вишневецкий и Лянцкоронский обойдутся своими силами, — сказал король.
— Против этого нового триумвирата идет Хмельницкий со всей Украиной, а с ним хан со всем Крымом. — Оссолинский посмотрел на короля строго, но и почтительно. — Вашей королевской милости следует поторопить сборы вашей королевской армии.
— Что ж, я готов, — сказал Ян Казимир. — Король — слуга у своего государства.
Королева была в восторге: ее новый муж — отважный человек, готовый нести крест солдата. Она подарила ему распятие и внедрила в число его слуг прелестную служанку для утех и для того, чтобы знать о короле и о королевских делах столько же, сколько знает он сам.
Король выехал из Варшавы 24 июня. 3 июля он был в Люблине, где собирались войска. Войска собирались медленно. Король вспомнил мудрые советы Оссолинского, и ему захотелось, чтобы канцлер в этот решительный час был рядом. Оссолинский получил генералиссимуса и вскоре прибыл в армию. 17 июля король двинул войска к Замостью. Здесь он подписал универсал о низложении Хмельницкого и о возведении в гетманы Войска Запорожского пана Забужского. За голову Хмельницкого назначалась награда в десять тысяч золотых. В другом универсале король обратился к крестьянам. Он приказывал им отложиться от Хмельницкого, обещал полное прощение и свою королевскую милость.
Универсалы были обнародованы 28 июля, когда жолнеры Вишневецкого и Фирлея вот уже неделю как ловили в Збараже кошек и собак, чтобы кинуть их в несчастный свой солдатский котелок.
Месяц тому назад, 29 июня, по лагерю Вишневецкого и Фирлея, словно шквал, пролетела короткая и страшная молва:
— Пришел!
Князь Иеремия, с Фирлеем и князем Дмитрием, поднялся на вал, где сам он устанавливал пушки, и теперь был горд уже тем, что казаки появились именно здесь, перед самым уязвимым местом обороны.