Долгий путь к себе

До пота работал великий виночерпий со своими помощниками. Ему тоже приходилось пригублять вино из чаши господаря. Господарь пил с Тимошем из одной чаши.

— Пей, кушай! — угощал зятя Василий Лупу.

— Пейте, ваша милость! — уговаривал Тимоша хранитель котнарских виноградников.

А Тимош, словно его брали за узду, драл голову, упрямился, отставлял от себя кубки и блюда.

— Пейте! Ешьте!

— Дюже спасыби его милости господарови! — сказал Тимош, незаметно порыгивая. — Есть всего досыто. Чого ж бильше треба! — Наклонился к Выговскому: — От турецкой музыки в ушах свербит, пошли за нашими.

Три скрипача да пузанист — вот и вся казацкая музыка, но Тимош развеселился.

— А ну, казаки!

Квадратный Загорулько пошел колесом по княжеским апартаментам. Словно пожаром хватило голубые стены. Шаровары у Загорульки красные, свитка — красная, так по глазам и ударило огнем.

Тут гуляки-запорожцы сапогами брякнули, ладонями хлопнули и такой каруселью промели господарские покои, что, не удержавшись, раскатились по всем комнатам.

Упросить казака станцевать — все равно что осла с места стронуть, но зато и остановить невозможно.

Танец не кончился, пока танцоры сами не попадали.

— Браво! — кричали боярыни и боярышни.

С женской половины дворца, разливанная, как половодье, потопляя в себе все звуки, катилась напористая свадебная песня:

В поле лебедушка кричала, В тереме высоком слезы лила…

Тут Галка, жена Карыха, раздобревшая красавица, из-за стола выскочила да, сапожками пристукивая, запела веселое:

Где бы правда, где виденна была, Что курица бычка привела? А бычок поросенка принес? Поросенок бы яичко снес? А безрукий яичко украл.

Все казачки плечами-то зашевелили, грудьми востопырщились, подкричали Галке:

А ды голому за пазуху сховал, А слепой ды подсматривал, А глухой ды подслухивал.

Галка, воздуху набрав, по-голубиному загулькала, басом:

А немой караул закричал, А безногий вдогон побежал, Шелудивого за кудри поймал.

Боярыни зажимали уши, закатывали глаза, разводили руками.

— А пошли-ка до нашего стану! — крикнула казачкам Галка. — Разве это свадьба?! Они тут все: плясать пойдут — ножками шаркают, запоют песню — из другой комнаты не услышишь. Пошли сами по себе гулять, пока праздник не подмок!

Казачки на прощанье до дна выпивали свои кубки и чары, одно дожевывали, другое прихватывали на ходу, что повкусней, и все потянулись на выход.

Домна Тодора встала у лестницы, провожая гостей, Галка подошла к ней, кивнула через плечо на боярышень, высыпавших поглядеть, как удаляется с пира пестрая, хмельная толпа казачек.

— Чи це на смех мы до вас прыихали? — сказала Галка княгине. — Коли вы такие пышные, чего ж дочку свою за казака выдаете?

Качнулась, пошла мимо, хвостом махнув, да на мраморной-то лестнице и поскользнись.

Поднялась, оглянулась, сверкнув глазами по-кошачьи, а боярышни — ученые, ни одна не прыснула, не хмыкнула.

— Ну и выдры! — сказала им Галка и, захохотав, ухнулась со ступенек на руки своих кумушек.

Тут они разом и грянули:

Молодец, Тимош, молодец! Подрубав вышеньку пид коринец…

6

Тимош чувствовал: у него дрожит нога. Он поставил ногу на скамеечку, чтобы ловчее было стянуть сапог, и увидал эту мелкую дрожь.

«Господи, да ведь я — боюсь! — Стянул сапог, почесал в затылке. — Подумаешь! Княжна, принцесса, домна! Такая же баба. Только мылом мытая», — уговаривал себя, а робости не убывало.

Роксанда возлежала в постели, розовая, как морская раковина, изумительная, непокорная — до смельчака. Она была так тиха, словно, шевельнись, — и дворец рухнет. Эта покорность совсем сбила казака с толку. Он разделся, как мышонок.

Стесняясь рук своих, ног, ступая на пальцы, босо прошлепал через комнату и нырнул в свою супружескую постель, проклиная тот час, когда брякнул, сам не зная почему: женюсь, мол, на принцессе.

«Погладить бы ее надо…» — думал с тоской Тимош, затаивая дыхание, но он даже поглядеть не решался в ее сторону.

— Мой казаченько! — позвала Роксанда, и он ожил.

Будто ветром хлестнуло по ковылям. Будто туча пролилась ливнем. Закружил, заласкал — и молния!

— Ты! Ты!

Ударил по лицу наотмашь:

— Кого мне подсунули?

Опять удар, но она не защищалась от ударов, не отстранялась.

— Кто?! — закричал он.

— Великий визирь, — солгала Роксанда. — Он не хотел меня отпустить к тебе. Не хотел, чтоб я стала твоей женой, он хотел…

— Молчи! — Тимош снова треснул княжну своей лапой, и она, застонав, упала в подушки.

Выскочил из постели. Снова сильный, огромный, гибкий, как дикая кошка. Подошел к столу, не стыдясь наготы. Выпил какого-то питья. Это было вино. Полил себе на голову.

— Ну и черт с тобой! — натянул сапоги.

Она поднялась на локте — бело-розовая, как жемчужина, невиданная, неизреченная. Тимош глядел на нее, рот перекося, глядел-глядел да и пошел, как на медведицу, в сапожищах своих.

Два дня не выходили молодые из покоев.

На третий день был устроен выезд в поле. Поехали Василий Лупу, Тимош, Роксанда, Домна Тодора, Стефан Лупу, логофет Стефан Георгий и еще трое-четверо из самых сановитых бояр, а со стороны казаков — Выговский, полковник Федоренко, толмач Георгий.

Зеленая долина была свежа, искриста, словно не осень стояла на пороге, а только-только начиналась весна.

Вдали, островерхий, как елочка, тянулся к небу храм. С озера сорвалась и пошла утка. Тимош вдруг поскакал за ней, выхватывая из саадака лук и стрелу. Он и сам не знал: перед Роксандой ли выказывал удаль, перед Лупу? Пустил стрелу с правой руки, перебросил лук в левую, еще раз натянул тетиву… Когда кто-то из слуг привез убитую казаком утку, то все увидали — она поражена обеими стрелами.

В четверг был устроен большой пир, и Тимош, обжившийся во дворце, танцевал с Роксандой, да так ловко, что Иляна прикусила губку: этот мужлан смотрелся настоящим рыцарем. А правда-то была в том, что другого рыцаря в Яссах навряд ли сыскалось бы. Танцоров — да, храбрецов — да, но чтоб и еще такого победителя?

Василий Лупу подарил на пиру зятю штуку парчи. Тимош принял подарок не поклонившись.

Отдаривая, поднес Лупу сорок соболей, Домне Тодоре — адамашковую соболью шубку, боярам — по сто талеров.