Долгий солнечный день

— Четно надо, — пояснила она. — Что ж ты, деточка, сразу-то не сказала? На кладбище четно надо, а вы нечетно купили.

— Я просто не подумала, — призналась Эри. — Спасибо, что поправили.

— Молодец, что созналась, — похвалила старушка. — Давай газетку всё-таки дам, намочишь же…

— Я понесу, — Пятый взял цветы у Эри из рук. — У меня ботинки, не промокнут.

На нем и впрямь были сейчас ботинки, те самые, из кожи арга, которые он заказывал на Окисте.

— Ну, тогда и ладно, — согласилась старушка. — Чего-то лицо у тебя знакомое, — она посмотрела на Пятого внимательнее. — На внука подруги моей ты похож. Не Гена тебя случаем зовут?

— Нет, — Пятый улыбнулся, покачал головой. — К сожалению, не Гена. Павел.

— А и ладно, — старушка улыбнулась. — Но похож, похож. Волосы тоже черные, и руки тонкие. На гитаре играет. Ты, небось, тоже играешь?

— Нет. Я по технике больше, — не стал уточнять Пятый.

— А всё равно похож…

Распрощавшись со старушкой, они направились через мост, под которым проходили поезда, в сторону центра, идти им было, впрочем, совсем недалеко. Вскоре показался забор кладбища, построенный из бетонных плит, стоявших на основаниях, напоминающих пирамиду с усеченной верхушкой; миновали забор, зашли в ворота — и словно попали в какой-то совершенно другой мир, в другое пространство. Живое движение, шум проезжающих машин, голоса, прочие звуки города — все в мгновение ока словно выключилось, потому что тут, за забором, царила тишина, и голос города долетал сюда ослабленным, истонченным, размытым.

— Интересно, — тихо произнес Пятый, останавливаясь. — Странное ощущение.

— Ты снова сказал слово «странное», — заметила Эри.

— А как я еще мог сказать? — удивился он. — Я сказал то, что почувствовал. Тут почему-то есть не только печаль, тут…

— Тут как на вокзале, — вдруг произнесла Эри. — Словно тут люди ждут пересадку. Приехали на одном поезде, ждут другого, а он немного задержался, вот все и ходят по платформе, и ведут светские разговоры, а вокруг стоят чемоданы и сумки, и поезд разводит пары. Старый такой поезд, знаешь? С паровозом. Я же много лет сюда приезжала, и это ощущение мне более чем знакомо.

— Не сюда, — поправил Пятый. — То кладбище было на Соде.

— И что с того? — пожала плечами Эри. — Они не одинаковые, между прочим. На Соде, например, есть стена для урн у входа, а тут нету. И мамы тут, наверное, тоже нету, — с горечью добавила она. — Но я хочу дойти до участка, где она была у нас, и…

— Ну так пойдем, — позвал Пятый. — Почему ты стоишь? Ты боишься?

— Нет, — покачала головой Эри. — Вот еще. Просто я… я думаю. И готовлюсь. Я ведь очень виновата перед ней.

— В чём?

— В том, что я вообще была в ее жизни, но это другая история, — она опустила взгляд. — Идём, правда. Нам же еще дальше потом ехать.

…Участок Эри отыскала быстро, прошла по дорожке взад-вперед, внимательно рассматривая памятники и оградки, затем остановилась, и произнесла:

— Это было вот здесь. Но тут ничего нет.

Пятый подошел к ней. Эри стояла напротив клочка пустой земли, поросшего бурьяном; через траву пробивались к свету молодые упругие побеги кленов. Пятому это показалось странным: могил вокруг было множество, причем соседствовали они тесно, а это место почему-то пустовало.

— Да, здесь ничего нет. И никого нет, — медленно проговорил он. — Но… знаешь, видимо, пока — нет. Хотя как знать.

— Это не заброшенная могила, — покачала головой Эри. — Это просто место, на котором никто не похоронен.

Пятый кивнул.

— Да, ты права. Именно так.

— Но всё равно, — произнесла она решительно. — Знаешь, давай здесь оставим цветы. Именно здесь, потому что тут они никого чужого не потревожат. Ведь это странно было бы, да? Я бы удивилась, если бы пришла на могилу мамы, а у нее откуда-то появились вдруг цветы, хотя кроме меня их принести некому. Я бы потом терзалась — кто принес, зачем? Так что это правильно, наверное.

— Жалко только, что быстро завянут, — заметил Пятый.

— Слушай, попроси в конторе банку с водой, — Эри подняла голову. — Помнишь, на входе была контора? Там дядьки еще курили какие-то. Попроси, пожалуйста.

Пятый кивнул, и ушел, а Эри осталась стоять с букетом возле пустого, не занятого клочка земли. Вернулся он быстро, и нес с собой не очень чистую трехлитровую банку, наполовину наполненную водой.

— Хорошие дядьки, — сказал он. — Без разговоров дали банку, сказали, что потом сами ее заберут, как цветы завянут. Видимо, мы тут не одни такие умные.

— Славно, — Эри улыбнулась. — Вот сюда, наверное… — она присела на корточки, пристроила банку в траву, и поставила в нее ромашки. Потом встала, посмотрела на букет, улыбнулась. — Прости меня, мама, если сможешь, конечно. Хотя ты не сможешь, я знаю. Я была слишком плохой, чтобы меня можно было простить. Но всё равно. Тогда только одно скажу ещё, ладно? Я люблю тебя. Любила, люблю, и буду любить. И… спасибо тебе. За всё спасибо.

Она кивнула какой-то своей мысли, и медленно пошла по дорожке в сторону основной аллеи, не оборачиваясь. Пятый простоял, глядя на цветы, еще с полминуты, потом беззвучно прошептал что-то, и пошел, всё ускоряя шаг, догонять Эри, которая уже успела зайти за поворот.

* * *

На Баррикадную в этот раз решили не ехать, время уже подбиралось к трем дня, поэтому отправились на ближайшую пристань, купили билеты, и сели «на кораблик», как сказала Эри — на самом деле достался им речной трамвай, весьма побитый жизнью, но, к большому удивлению, на этом речном трамвае имелся буфет, и даже играла музыка.

Впрочем, в первые двадцать минут не до музыки им было — Эри ушла на корму, села на лавочку, и расплакалась, а Пятый сперва утешал ее, как мог, а потом сходил в буфет, принес две бутылки теплого, слабого пива, и они сидели на этой лавочке, на корме, рядом с работающим дизелем, и пили это пиво, и через какое-то время Эри перестала плакать, и они стали смотреть на город, проплывающий за бортом, и начали вспоминать, что и как было, и где, и когда…

— Ты меня прости, что я расклеилась, — говорила Эри. — Это… глупо, я знаю. Просто, понимаешь, там, на Соде, я была одна. Совсем одна. Только… только мама была. Да, я ее ожиданий не оправдала, да, она моим присутствием тяготилась, и не скрывала этого, но… я ведь ее любила. Понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул Пятый. — Конечно, понимаю. А еще мне очень хорошо знакомо чувство, когда готов пойти на всё, чтобы заслужить чью-то любовь, вот только это так не работает. Невозможно заслужить то, чего нет. Хотя мне кажется, она тебя всё-таки любила. Просто по-своему.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты — такая, какая ты есть, — он улыбнулся. — Не могу объяснить, но… как бы сказать-то… Если бы она тебя не любила, ты бы не стала — вот такой.

— Какой? — нахмурилась Эри.

— Не могу объяснить, — снова сказал Пятый. — Не хватает слов, прости. В общем, она тебя любила, и в тебе это есть. Это тебя отчасти определяет.

— Хм, никогда не думала об этом — вот так, — призналась Эри. — Но ладно… есть так есть, есть, и хорошо. Может, еще пива возьмем?