Долгое лето

Бесформенная тварь подтянулась на подоконнике и накинула на Речника ещё полсотни тонких щупалец. Они елозили по броне в поисках отверстий, одно скользнуло по шее, оставив ожог, и полезло за шиворот. Фрисс рванулся, но существо только плотнее наматывалось на него. Кажется, оно нашло в броне прорехи. Теперь Речнику казалось, что его целиком засунули в кислоту. Он взвыл от боли, дёрнулся, пытаясь левой рукой дотянуться до огненного меча, ещё не похороненного под алым месивом. Ладонь нестерпимо горела, но рукоять охладила её и как будто умерила боль.

– Эа-форма, Вайнег тебя жри! – вопль Фрисса и булькающий вой твари слились воедино. Красное полотно, рассечённое огненным клинком, бессильно затрепыхалось, его края дымились. Фрисс поднял меч и провёл ребром вдоль своей груди, уже не заботясь об осторожности. Он резал липкую красную массу, обрывал куски и швырял в окно – она уже не шевелилась, висела тряпкой, но Речнику ещё мерещилось, что она ест его заживо. В глазах мелькали багровые пятна, в голове шумело.

– Хаэй! Куда?! – движение на подоконнике напомнило Фриссу о втором куске красной массы – и он прыгнул к окну, волоча за собой ошмётки существа, и с размаху опустил меч на подоконник. Он увидел в зелёном свете уличных светильников, как багровое полотно стекает вниз, на мостовую, беспомощно хлопая вырастающими по краям щупальцами. Внизу стоял, баюкая в ладонях сгусток холодного пламени, Нецис.

– Фрисс, назад! – крикнул он, и Речник отшатнулся. Ледяной ветер пронёсся мимо, Фрисс зажмурил слезящиеся глаза и с размаху сел на пол, на мягкие обрывки алой плоти. С подоконника падал зловонный пепел. За окном захлопали огромные крылья, кто-то заорал по-нерсийски, снизу ему ответил пронзительным воплем Нецис. Речник помотал головой и поднёс обожжённую руку к глазам. Всё запястье было в нарывах. Из-под ошмётка красного полотна сочился гной.

– Да лишь бы не напрасно, - прошептал Фрисс, щелчком сбросил с себя обрывок, пахнущий сырым мясом, и откинулся назад, проваливаясь в беспамятство.

Он спал целую вечность – на миг открывал глаза, выпивал пахучие снадобья, неохотно съедал что-нибудь и снова засыпал. Кормил его, кажется, Нецис, и он же прижигал язвы и мазал кожу чем-то холодным и липким. У Фрисса не было ни сил, ни желания говорить с кем бы то ни было. Иногда его рука, свесившаяся с кровати, касалась спины Алсага – кот вздрагивал, приподнимался и пристраивал голову на грудь Речника.

– Алсаг, - прошептал Фрисс, когда марево в глазах потускнело, и он смог разглядеть кота. Тот шевельнул ухом.

– Алсаг, там, в храме Нуску… - Фрисс помнил, что это важно, но слова куда-то разбежались. – Кваанр… они были бы рады взять тебя к себе. Они здесь очень уважают… твоих сородичей. И здесь… тебя никто не заставил бы драться… с чем-нибудь вот таким…

Речник слабо шевельнул рукой, указывая на окно. Алсаг тихо фыркнул.

– Что ты несёшь, Фррисс?! Я не останусь у Кваанрр. И так я из-за них в прроплешинах, а тут совсем облысею.

Однажды – скорее всего, это был день, но какой по счёту, Речник не сказал бы и под присягой – дверь распахнулась, пропуская смущённого и взволнованного хольчу. Из снопа его рыжих волос торчала чья-то кость, в руках хольча держал яркий жёлто-чёрный свёрток.

– Я Та’кама из рода Та’никуйю, - сказал он, склоняясь над постелью Фрисса, - и я только что вернулся из Шайина. Череп и руку жреца Джилана я отнёс Та’гайе Та’накаси. Весь род Та’накаси, и весь род Та’цийну, и весь род Та’никуйю, - все мы благодарим тебя, великий воин. Ты убил эту страшную тварь, и больше она не прольёт ничью кровь. Та’гайя Та’накаси просил, чтобы я отдал тебе этот плащ. Его ещё никто не носил… и он освящён в храме Кеоса. Он принесёт тебе силу и удачу в сражениях.

– Спасибо, - прошептал Речник, прижимая свёрток к груди. Ремешок развязался, и узорчатый плащ, вышитый по краям мелкими чёрно-красными перьями, накрыл Фрисса с головой.

– А как… как нашли его череп? – спросил Речник, проклиная свою беспомощность. Он хотел сесть, но руки дрожали и подгибались, а голова кружилась. Нецис забрал у него плащ и снова перевязал ремешком.

– Осторожно, Фрисс. Вот, выпей, это отвар папоротника… Все кости были в его доме, прямо на кровати. Трансформация отнимает много сил, и у него было всё предусмотрено. Городская стража была там вместе со мной и с Та’камой. Он – посланник хольчей Текиоу… может, станет старейшиной. Я бы не взялся беседовать с Та’гайей, даже с черепом убийцы в руках.

– А как узнали… где живёт этот… жрец? – Фрисс покосился на дверь и с огорчением увидел, что хольча уже ушёл. Слизистый отвар папоротника с трудом пролезал в глотку, Речнику хотелось кислухи.

– Я назвал страже имя Ингалта Цин’отлакати, а стража нашла его дом, - ответил Некромант, забирая у Фрисса чашку. – Ничего сложного. Я не знаю одного – почему он напал на тебя. Я сам ждал его…

– А… видно, я на вид вкуснее, - ухмыльнулся Речник. – Мерзкая была тварь. Охота же человеку таким становиться… А какое сегодня число?

– Десятое Неракси, - отозвался Нецис и ледяными пальцами коснулся висков Фрисса. – Я сам не понимаю почитателей Змея-с-Щупальцами…

– Десятое… - прошептал Речник и нахмурился. – Середина лета… Нецис, нам пора ехать дальше. По Реке течёт гнилой яд… Я поеду завтра утром. Ты… наверное, ты останешься в Текиоу?

– Та-а… Один ты никуда не доедешь, - покачал головой Некромант. – Я с тобой. И мне кажется, эти джунгли нас надолго запомнят…

Глава 37. Талкеннор

– А-а-о-о-ой! – протяжный переливчатый вой пролетел над моховыми дебрями и оборвался раскатом визгливого хохота. Фрисс стрелой вылетел из спального кокона и встал над телами спящих спутников, сжимая в руках мечи. Тварь в зарослях снова захохотала и зашелестела ветками, удаляясь от дороги, но не прекращая хихикать и подвывать.

– Ца’ан! – Речника передёрнуло от омерзения. – Нецис! Ты это слышал?

– М-м-м… - Некромант неохотно открыл глаза, и они зажглись холодным зелёным огнём во мраке ночного леса. – Да, там ца’ан. Спи спокойно, Фрисс. Никто из немёртвых не выйдет на эту дорогу.

Речник покачал головой, вглядываясь в переплетения мхов и ползучих лоз. Они подступили вплотную к дороге, влезли на насыпь, оплели каменные шпили по краям мостовой. Сверху над дорогой тянулись друг к другу, почти смыкаясь, кроны папоротников и разлапистых толстоствольных Самун – деревьев, похожих то ли на бочонок, то ли на небрежно увязанный сноп. Жёсткие листья Самуны и хрупкие побеги папоротника падали на мостовую и медленно гнили в вечном тёплом тумане, и базальтовые плиты уже почти скрылись под слоем земли и лиственного сора. Поверх, прижимаясь к обочине, тянулись тонкие волокна белесого мха. Мху не давали разрастаться – по этой дороге ещё ездили. Не ночью, конечно… с закатом, когда мрак стал непроницаемым, путники остановились на ночлег прямо посреди дороги, и Нецис пообещал, что до рассвета их никто не потревожит. Никто из живых…