Долгота дней

— Ну и как?

— Прикольно, — после некоторого раздумья написала Лиза Элеонора. — Так и хочется их голыми руками, как Славу Кисеву, нет, не Славу, Слава ни при чем. Просто как кисевых детей, крохотных кошек топят, положить каждого в ванну с царской водкой и читать им вслух стихи их собственного министра иностранных дел. Пусть бы растворились в искусстве.

— Моя мечта — принимать атипичный нейролептик, — ответила GirlPatriot, — но я где-то слышала, что абилифай вызывает акатизию, сероквель — гипотиреоз, а рисполепт — какие-то гормональные проблемы. Даже не знаю, что и делать. Может, вскрыть себе вены?

— У меня появился друг, — писала Лиза, — но истина дороже. Черный, тихий, сильный. К сожалению, он собака. Кстати, как ты относишься к межвидовому скрещиванию? — Подумала и добавила: — У меня в волосах развевается желто-синяя лента, символ весеннего неба и отчаянных одуванчиков.

— Синий и желтый? Типа со смыслом?

— Дело в том, что в природе вообще-то имеется всего три цвета. Желтый, синий и красный. Но красный — цвет крови, а ее в Z и так проливается много. Утомил нас византийский закат, в пурпур облеченный. А я — как птица Гамаюн. Гамаюн фон Нахтигаль.

— Чего облеченный? — уточнила GirlPatriot. — И причем тут птица?

— На гладях бесконечных вод, закатом в пурпур облеченных, она вещает и поет, не в силах крыл поднять смятенных, — объяснила Лиза. — Вещает иго злых татар, вещает казней ряд кровавых, и трус, и голод, и пожар, злодеев силу, гибель правых. Жесть, короче.

— Понимаю, — спустя минуту ответила наперсница, — у вас в Z задница. Я что-то такое слышала.

— А желтый — цвет радости, покоя, полноты, — продолжила Элеонора. — Цвет благороднейший! Ланиты желтого цвета у влюбленных в любовь без ответа. От недугов исцелит, цвет шафрана в нем разлит. Узбекский плов на блюде пахнет пряно.

— Еще была у меня тяга к оланзапину, но после него я неделями спала, и мне его отменили, — сообщила GirlPatriot.

— Синий — это непостижимые тайны, — ответила Лиза. — Василий синий, синий лазурит. Блогер медный. Медный купорос. Берлинская лазурь, ляпис, возможно, трубецкой. Синенькая юбочка, ленточка в косе. Кто не знает Лизочку? Лизу знают все.

— Ты какая-то больная, — написала GirlPatriot и ушла из чата.

Сказки Вересаева

То, чего нет

Ей снится окраина украинского города, окруженного степью. Здесь когда-то находился богатый рудник. Сейчас все заброшено. Если выпить водки и залезть на ближайший террикон, можно увидеть десятка два медленно разрушающихся домов. Трава и деревья доламывают остатки асфальта. Буйная поросль дикой сирени.

Впрочем, это же Украина, родина, как-никак. Потому весной от счастья здесь дышать невозможно. Пьянеешь, и хочется рыдать навзрыд. Дома в основном двухэтажные. А вот Дом культуры — в три этажа. На центральном входе четыре колонны. Над ними гипсовый рабочий и такая же, в сущности, крестьянка, взявшись за руки, в тревожной задумчивости смотрят в закат. В правой руке у молодого рабочего древко знамени. Само знамя давно отсутствует. Оно осыпалось, подвергнувшись воздействию песка и ветра, солнца и дождя. Из древка торчит проржавевший остов стяга. У крестьянки между туловищем и левой рукой гнездо сойки.

Время не щадило их, но, тем не менее, эти двое выглядят экспрессивно и живо. Эрозия и явные физические недостатки наконец придали им ту убедительность, которой они были лишены во времена своей советской молодости. Метафизический сквозняк рвется из фигур, бодрит и кружит голову. Эти двое выглядят так, будто, пройдя сквозь череду лет, наконец-то стали теми, кем должны были стать.

*

Ей с детства нравились сказки Ганса Христиана Андерсена. Она всегда ходила с томиком его сказок. Дура! Так кричали мальчики и девочки. И в их словах правды почти не было. Дело в том, что дурой была только мама девочки, причем неродная, папу же звали Сократом. И был он, скорее всего, литовским рыцарем. Аня же, скорее всего, была самой настоящей украинской девочкой. И датчанин Андерсен, конечно, не мог к этому иметь никакого отношения.

Однако детей в школе это ничуточки не смущало. Они обзывали ее пруссачкой и девочкой-тараканом — из-за папы-литовца и крохотных усиков, которые пробивались у нее на лице из двух черных родинок, растущих симметрично над уголками губ. Пытались ущипнуть, толкнуть, ударить. Дети в определенном возрасте ужасные ксенофобы, противные маленькие фашисты, это всем известно. Сволочи. Эктоплазма, наделенная зачаточным сознанием. Они только явились в этот мир из ужасного небытия, где занимались разными гадкими, возможно, квантовыми, делами. Вот и не могут успокоиться, никак не наловчатся быть людьми. Прекрасные, прекрасные…

Аня бросила свой дом, свой город, свою жизнь и приехала сюда. И она совершенно не помнит, как это сделала. Запомнился только автомобиль какой-то и почему-то кровь на лобовом стекле. А больше ничего. Это странно. А еще странно, что не пишет и не звонит своим, будто распрощалась с ними навсегда, будто нет ничего страшнее простого звонка домой. Будто это физически невозможно. И так проходит месяц за месяцем. Наверно, надо бы сходить когда-нибудь на прием к психиатру. Над дверью подъезда, в котором она снимает квартиру, есть листовка, на которой написано: «Оказываем бесплатную психологическую помощь переселенцам, людям, которые потеряли своих родных, близких, дом, работу, деньги!»

Когда она только думает о том, что набирает один из указанных номеров на своем мобильном телефоне, ее всю от затылка до пят охватывает ужас — чистый, как серебро.

Звенит звонок будильника. Она вздрагивает и открывает глаза. Наваждение пропадает. Нет ни степи, ни детей, ни детства. Только мирный чужой город от края и до края. Облака плывут синие, белые, розовые и красные. Черные глазницы квадратных окон, люди, магазины. Напротив дома — метро. Справа и слева за окном — тоже здания. Школа, детский садик, в трехстах метрах большая современная больница. Вокруг больницы разбит парк. Там хорошо гулять вечерами.

Анна смотрит на часы. Половина девятого вечера. С ума сойти. Ровно в девять обещался прийти он. Тот самый. В детстве он причинил ей столько боли, что хватило бы на сто принцесс, вяжущих рубашки из крапивы. Он оказался здесь по тем же самым причинам, что и она. Их города больше нет. Нет той жизни, которой они жили еще не так давно, — и никогда больше не будет. Стало быть, и детства, того самого, из-за которого было пролито столько слез, тоже нет. И кто знает, был ли он вообще, тот самый маленький Z-городок, в котором она родилась?

Вот уже восьмой месяц Лиза, чтобы выжить, каждое утро вынуждена рассказывать себе всю свою историю сначала. Жила-была девочка…

*

Он приходит с шампанским. Выглядит точно так же, как его страница в Фейсбуке. Говорит о своих успехах. Вскользь упоминает о неудачном браке. Потихоньку глотая ледяное шампанское, Анна понимает, что ей скучно, что глаза слипаются, что этот незнакомый ей мужик и есть тот самый рабочий, который уже тысячу лет стоит вместе со своей крестьянкой у дома украинской культуры. У него в туловище, в том месте, где должны быть все самые важные для человека органы чувств, живет семейство соек, а может быть, грачей, но скорее всего — серых ворон. Тех самых ворон, обитающих в невообразимом количестве в местных парках.