Долгожданное

— Я люблю тебя, — их лбы соприкасались, а взгляды были устремлены друг другу в глаза. Мужчина негромко рассмеялся и добавил, — то есть уже вас.

Смех любимой был словно музыкой для него. Великой счастье — слышать, как смеется родной человек. Карлайл мечтательно улыбнулся и невесомо поцеловал ее в носик.

— Милый, что будет дальше? — в хоть и серьезном голосе девушки витали нотки надежды. — Малыш — это прекрасно, лучшее, что могло с нами произойти, но… Он ведь человек. А я нет, — рыжеволосая на мгновение отвела взгляд, положив на живот ладони. — Он ведь должен развиваться, расти внутри меня. Это сейчас он совсем крошечный, а что будет потом? Я не могу изменяться, ты ведь понимаешь.

— Видимо, можешь. Раз произошли изменения в твоей коже, то и во всем теле произойдут. Незаметные, но они будут. А питательные вещества он будет получать с кровью. Только не забывай дышать, прошу. Я не знаю, какими последствиями это чревато, — Карлайл привлек к себе жену, трепетно прикасаясь ладонями к ее животу в ласковых поглаживаниях. Он уткнулся носом в пряди ее волос и тихо прошептал ей на ушко, отчего ее лицо преобразилось в улыбке: — Я всегда рядом, не переживай. Я не дам плохому случиться.

========== Глава 2.1. Карлайл. Первый раз ==========

***

Что такое быть отцом? Да, поистине, этот вопрос не из легких. И не каждому суждено ответить на него даже самому себе. Но вот Карлайлу таковой шанс выдался. Шанс, который первоначально не имел права быть. Шанс, который казался абсолютно нелогичным и даже в какой-то степени аморальным, сейчас имел место и время быть. Это было более чем странно, но все были счастливы, что это странное, наконец, случилось. А Карлайл просто всем сердцем хотел ответить на этот вечный вопрос, оправдать надежды, возложенные на него и выдержать тот груз ответственности, что теперь предстояло нести на своих плечах.

Такое долгожданное и, одновременно, запретное свершилось, всем без остатка пришлось поверить в это, хоть иногда сомнительные мысли и прокрадывались глубоко в сознание. Но Каллены, которым посчастливилось узнать радостную новость спустя несколько часов, как это сделали их родители, и не думали рассказывать о своих сомнениях и подозрениях ни Карлайлу, ни, тем более, Эсми, которой просто были противопоказаны любого рода волнения. Они были счастливы сейчас, поэтому никто из названных детей не собирался мешать этим светлым мгновениям. Конечно, супруги и сами боялись за столь хрупкую жизнь, что зародилась в Эсми, но мыслей о лучшем было куда больше. Они были вместе, и это, пожалуй, важнее всего.

Кто-то, может быть, скажет, что узнать, каково это, быть отцом, можно лишь тогда, когда ребенок появится на свет, и ты сможешь ощутить и его вес на своих руках, и взгляд его маленьких глаз-бусинок… Карлайл не придерживался этого мнения и в своих мыслях был правым. Разве не отец он, когда не может нормально работать, счастливый в своих мыслях о жене и о том чуде, что пока тихо сидит в ней? Или когда понимает, как мало может сделать для них, но изо всех сил пытается, когда делает все возможное, только бы не задерживаться в больнице и поскорее обрадовать по-настоящему родное существо своим появлением? А когда он волнуется за них до той крайней степени, что может забыть что-то или потерять контроль над какой-нибудь мыслью? Разве в этих своих чувствах он не был отцом? Конечно, был, вернее, пока что учился быть и привыкал к этому новому состоянию.

Ведь без запинки можно сказать, что бессмертный наравне с физическими изменениями его жены менялся в моральном плане и воспринимал эти перемены со странной, задумчивой улыбкой, узнавая о них почти всегда из уст Эсми. И мужчина был бесконечно благодарен своей единственной за то, что именно она посеяла это зерно перемен в его душе. Она всегда была для него солнышком, что согреет в своих лучах любого, а его, беспамятно любящего ее существа, без остановки грели эти лучики, которые будут с ним, как он надеялся, вечно. И сейчас, в такие пропитанные счастьем вечера, когда они вдвоем уединялись в гостиной, он чувствовал тепло любимой не только духовно, но и физически.

Как супруги и предполагали в самом начале, в строении Эсми начали происходить незначительные изменения. Ее кожа стала, пусть не такой мягкой, как у человека, но достаточно мягкой, чтобы отличаться от бессмертной. Более того, с ходом времени она стала еще и теплой. Это, бесспорно, было странным явлением и необъяснимым даже для доктора Каллена, который уже бросил попытки понять все это, чувствуя, как отдаляется от того счастливого и одухотворенного состояния. Надо было, видимо, проще относиться к этому случаю, но при этом не терять бдительности, ведь мало ли что может случиться.

И, казалось бы, Каллены-старшие уже несколько десятилетий вживаются в роль родителей для своих больших-маленьких детишек, но те чувства, что они уже испытывали в ожидании малыша, были неповторимы. Как бы они не любили своих подопечных, к родному ребенку они чувствовали что-то иное и еще не раскрытое в их душах. Из-за этого внутри появлялось тяжелое чувство вины перед ними, и супруги были не далеки от того, чтобы начать просить прощения у них. Но все же каждый раз разум побеждал порывы чувств и приводил в более трезвое состояние. Ведь ни один, ни другой не был виноватым, что внутри просыпаются родительские инстинкты, немного иные нежели те, что рождают в сердце любовь к Калленам-младшим. Карлайл пытался напоминать себе, что его жена очень восприимчива и, особенно, сейчас, поэтому чаще убеждал ее, что их дети взрослые и все понимают, не обижаясь на них. Эсми, конечно, тоже неоднократно повторяла себе этот факт, но, противореча самой себе, доказывала обратное. И Карлайл это прекрасно понимал, когда видел грусть в ее светлых глазах или когда ее такая прекрасная улыбка отдавала тоской. Но он всегда сглаживал все ее переживания, всеми силами желая, чтобы девушка не мучила себя, как умела. Все это опять же переживания, вызванные обострением отцовских чувств. Инстинкты, казалось бы, с каждым мгновением все углублялись, а в душе рождалось особенное ощущение. Эти четыре месяца сделали с ним что-то странное, отчего стали забываться все эти бессмертные заморочки. Он чувствовал себя человечнее, как он и признался своей жене на днях. И сказал-то он это между делом, не акцентируя на этом внимания, но для Эсми это значило целую бесконечность. Бесконечную любовь к своему мужу, бесконечную благодарность и признательность к нему. Но слишком много слов. Она просто прижалась к нему, крепко-крепко обняв, что как обрадовало Карлайла, так и ввело в легкое непонимание. Они ведь просто разговаривали, а его фраза была вырвана сознанием Эсми из контекста, поэтому он не понял, что именно так осчастливило ее. Но уточнять не стал, лишь промолчал и обнял в ответ. Главное ведь, что это ее сделало счастливой. Главное ее улыбка, в которой отогреется любое заледеневшее сердце. И мужчина был готов сделать все, что угодно, только бы ее прекрасное лицо не омрачала печаль.

Каллен был счастлив, не хотелось постоянно бояться чего-то, задаваться вопросом «А что, если…» и заражать своими опасливыми догадками жену. Поэтому огорчаться он позволял себе лишь по тому поводу, что эти прекрасные вечера, которые они с любимой проводили вдвоем, соскучившиеся за долгий день, нельзя было продлить. Каждый рано или поздно заканчивался, будто бы нарочно мешая той идиллии, что витала во всем доме вкупе с уютом, когда супруги были вот так вот вместе, в тишине. И такой большой особняк становился маленьким домиком, утопающим в лесной глуши.

И эта ночь имела именно эту атмосферу. Остальные Каллены вот уже как три дня назад уехали в традиционный августовский поход в далекий от Сиэтла штат Альберта, где раскинулись лесные чащобы, доверху набитые любимыми вкусняшками бессмертных деток. Звери ведь успели расплодиться с прошлого августа? Так или иначе, вернутся они не скоро, что бросало тень печали на настроение Карлайла и Эсми.

Естественная для штата Вашингтона, погода в эту ночь была крайне несносна: за окнами вот уже вторые сутки лил дождь, порывисто барабаня по крыше, разбушевались от ветра пушистые сосны, что своими тонкими верхушками вдавались в темное, окутанное тучами, небо, а раскаты грома изредка проникали сквозь стены дома. Супругами как обычно был занят кремовый, плюшевый диван, расположившийся у отреставрированного камина, в котором мирно потрескивали дрова, что были заботливо припасены еще очень давно. Свет шел исключительно от огня, и это, несомненно, добавляло уюта, помимо этого создавая неповторимую атмосферу спокойствия и защищенности, хоть разбушевавшаяся стихия за окнами говорила об обратном.

Карлайл словно вынырнул из своих дум, когда почувствовал прикосновение ее щеки к своему плечу и ее глубокий вздох.

— Что не так, родная? — нежно спросил он, чуть повернув голову и поцеловав девушку в макушку.

— А? Что? — рассеянно промолвила она, отпрянув от него, чтобы посмотреть в миндалевые глаза, в которых всегда плескалась любовь. — Все так… С чего ты взял? Я просто… задумалась.

— О чем? — мужчина улыбнулся, принявшись уже было слушать. — Видимо, не о лучшем, раз ты так тяжело вздыхаешь.