Долина белых ягнят

Лейла снова бросилась между рядов, плача и горько кляня свою рассеянность. О пшене и муке она уже не вспоминала. Внезапно девочка услышала разноголосый собачий визг и лай. Собаколов с огромным мешком в руках ловил собак. В стороне от лавок остановилась подвода — вернее, объемистый ящик на колесах, зарешеченный с одной стороны. Внутри его у решетки толпились собаки, кусая прутья, визжа и завывая.

Цурка, подмятая большим рыжим псом, тоже пробилась к решетке, и, жалобно скуля, царапала ее лапками. Девочка хотела умолять собаколова отпустить Цурку, но боялась. Забыв обо всем на свете, оцепенев, она следила, как собаколов подбирается к дворняжке, мирно свернувшейся калачиком под ишачьей повозкой. Он был уже у цели и едва не накрыл пса своей мешковиной, но дворняжка бросилась прочь. Собаколов выругался и двинулся за добычей, ускользнувшей из рук.

Лейла, придя в себя, побежала к клетке на колесах и тут лицом к лицу встретилась с нечесаным, замызганным мальчиком. Это был Нарчо. Он сделал вид, будто не замечает девочку. Лейла закричала:

— Нарчо, Нарчо, освободи Цурку! Скорей, пока нет того дядьки!

Раздумывать было некогда. Выяснять отношения тоже. Нарчо быстро оглядел ящик с собаками: в торце была сделана дверца — она закрывалась на шпингалет. Он мигом откинул ее, а сам кинулся прочь. «Ты что украл?», «Держи вора!» — послышалось сзади. Нарчо понимал, как это опасно. Поймают — изобьют раньше, чем разберутся.

Из ящика с лаем выскакивали собаки. По две, по три разом… Они застревали в проеме узкой дверцы, кусали друга друга за загривок, а выбравшись, разбегались в разные стороны. Люди шарахались от них. В одно мгновение ящик опустел. Едва Цурка лапками коснулась земли, как послышался голос Лейлы. Собака стремглав кинулась к хозяйке, завизжала от радости, подпрыгивала, благодарно лизала ручонки девочки. Обе побежали напрямик, не разбирая дороги, чтобы только поскорее покинуть злополучный базар. Через минуту они догнали Нарчо.

Мальчик то и дело оглядывался со страхом — не гонится ли за ним собаколов с огромным мешком в руке. Все трое неслись что есть духу. Впереди мчалась Цурка. Потом Нарчо остановился. Решил идти своей дорогой. Зачем возвращаться в дом, где его так оскорбили? Не веселее ли бродяжничать, скитаться, где душе угодно…

— Нарчо, — взмолилась Лейла, — пойдем домой.

Нарчо молчал, глядя в сторону.

— Зачем мне к вам? — выговорил он наконец. — Чтобы ты звала «собакоедом»?

— Не буду больше, Нарчо. Честное пионерское, не буду. Знаешь, как мама меня за это ругала. Она обегала весь аул, искала тебя. Нарчо, милый, пойдем.

Конечно, лучше всего было вернуться к доброй заботливой Кантасе, да, кстати, и выполнить свое обещание — заготовить на зиму дров, пока стоят теплые дни. Попрошайничать — если говорить откровенно — последнее дело. Но и обида велика.

— Я в городе хочу жить, — пробурчал мальчик, будто в его распоряжении были кров и пища.

— Пойдем домой, Нарчо, пожалуйста. Мама слезами изошла, думает — тебя бомбой убило. Цурка, знаешь, сама явилась. Кто-то, наверное, хотел ее оставить у себя, а она сбежала. Я про тебя и не думала тогда ничего плохого, просто от обиды слово дурацкое сорвалось с языка…

Цурка терлась о ноги мальчика, опасливо поглядывая в сторону базара, — не грозит ли что-нибудь плохое?

— Поклянись, что никогда не будешь называть меня «собакоедом», — решился в конце концов Нарчо.

— Клянусь памятью папы, именем мамы, брата своего. Вот тебе честное, честное, самое честное слово! — Лейла приложила руки к груди, глядя на мальчика глазами, полными любви и страха.

— Ну, пошли, а то еще собаколов нас увидит, — Нарчо сменил гнев на милость.

Лейла была счастлива. Радовалась и Кантаса. Не беда, что Лейла не купила муку и пшено. Она вернулась с Нарчо. Мальчик и девочка с этого дня сблизились, точно брат и сестра. Один без другого есть не сядет. Нарчо где-нибудь добудет большую, сочную грушу — обязательно разделит с Лейлой. И Лейла — лакомка — делилась с ним всем. Друг без друга они никуда не ходили. На мельницу — вместе, по ягоды — вместе. Приносили целые корзины терна, калины. Кантаса варила повидло, сушила ягоды, откладывала на зиму. Нарчо все искал колеса от передка плуга — хотел повозку для дров сделать.

Но свет померк. Гитлеровцы накопили сил, вода в бурном Баксане спала, и началось новое наступление. Снова всполошились люди, срываясь с мест. Кантаса занедужила именно в этот день. Сжимало сердце, непривычно болела голова. Попробовала собрать самое необходимое — все поплыло перед глазами, и бедная женщина рухнула прямо на мешок с вещами. Началась бомбежка. Небо над аулом словно раскололось. Нарчо в это утро отправился на мельницу, за мукой (накануне он отвез туда зерно). Вернувшись, увидел небывалую суматоху. Из местной лавки, оставшейся бесхозной, люди выносили мешки, свертки, коробки, ящики. Тащили керосин в ведрах, подсолнечное масло в бутылках, серпы, лопаты, косы. Два старика впряглись в сеялку и волокли ее, останавливаясь через каждые двадцать шагов, чтобы отдышаться.

Товар, однако, раздавал участковый милиционер, заехавший в родной аул перед эвакуацией. Он знал, что все это добро через час или два достанется врагу. Так пусть лучше достанется своим. Нарчо понесся к Кантасе сообщить о происходящем. Она и слушать его не хотела: «Я не грабительница и тебе запрещаю». Нарчо умолял ее: немцы близко, придут — поздно будет. Кантаса отмахивалась — мол, жизнь дороже соли или керосина. Нарчо сначала подчинился, а когда бомбардировщики стихли, отважился без спросу вернуться в магазин. Какой-то старик аккуратно складывал в мешок два хомута, шлею, уздечки, постромки — видимо, надеялся приобрести лошадей или, во всяком случае, войти с кем-нибудь в долю, когда весной аульчане объединятся «в плуг». Старух интересовали продукты и домашняя утварь. Одна женщина согнулась под тяжестью сепаратора. О сепараторе, конечно, мечтала любая хозяйка в ауле. Из него молоко льется отдельно, сливки отдельно…

Милиционер требовал, чтобы люди встали в очередь, и давал то, что попадется под руку. Выбирать товар он не разрешал. Благообразный старик тащил ящик со стеклом. У многих от бомб уже повылетали стекла: подойдет зима — все придут к нему за помощью. Другой впрягся в новенький ход, изготовленным обозостроительным заводом. Он смотрел далеко. Явятся немцы — помощи ждать неоткуда, а тут сам бог даст четыре колеса: ставь ящик, вставь дышло — и подвода готова.

Нарчо прошмыгнул вперед. В сыром полуподвальном помещении, где хранились продукты и хозтовары, люди рылись в мешках и ящиках. Мальчик подошел к небольшому мешку, из которого сыпалось что-то белое. Лизнул — сахар. Он тут же вцепился в мешок и, как муравей, который тащит на себе червяка, в десять раз превосходящего его размером, поволок сахар к выходу. Во дворе Нарчо перевел дух, оттащил мешок в сторонку, потом отыскал клок травы, законопатил прореху. Теперь бы взвалить добычу на спину. Нет, пожалуй, мешок он не поднимет. Надо бежать домой за Лейлой. Вдвоем они осилят ношу. Самолетов вроде не слышно. Мальчик с трудом повалил мешок в крапиву и помчался к дому. Лейла уже бежала ему навстречу, на ходу возмущаясь:

— Что ж ты ничего не несешь? Все что-то несут!

— Не могу одни. Мешок тяжелый. Сахар.

— Я помогу тебе. Бежим. Сахару у нас давненько не бывало.

— А мама? Она не будет ругать?

— Бежим к дяде Гуле. У него тележка есть. На ней привезем.

Старик Гуля жил один.. Внуки на фронте. Их письма дед складывает и, как амулет, зашив в кожу, носит на себе. Сам читать не умеет, но знает: пишут письма, значит, живы. Это — главное. Нарчо и Лейла вбежали во двор. Тачка стояла у сарая, где хранились фрукты. Ребятишки впряглись и понеслись, что есть силы. У Лейлы горели глазенки: охваченные азартом дети не замечали ничего и не слышали гула приближающихся самолетов. Добежали до сельпо. Нарчо кинулся к зарослям крапивы, куда он затащил мешок. Его там уже не оказалось. Увидев милиционера, Нарчо пожаловался ему. «Унесли мой мешок!» Милиционер усмехнулся:

— Не зевай! Понял? — Он раскидал ящики и откуда-то, кажется, из-под пустой тары извлек еще мешок. — На, тащи, скорей. Теперь уже все. Гитлеровцам ничего не осталось.

Нарчо и Лейла в восторге потащили мешок к выходу. Там оказалась мука. Пшеничная. Тоже неплохо! Кантаса будет печь лакумы. Милиционер помог им уложить мешок в тачку. Нарчо хотел прихватить кастрюлю для Кантасы, огляделся — нету ни одной. Ну, ничего, Кантаса и муке будет рада.

Чуткого слуха Лейлы коснулся уже знакомый гул: