Долина костей

– Значит, он вам вроде как старый друг?

– Да нет – самаритянин. Я случайно столкнулась с ним в вестибюле аэропорта. Никогда раньше его не видела, но оказалось, что у нас есть общие знакомые.

С несколько неприятным чувством Лорна минует вахту и спускается на лифте в вестибюль, но там, вместо того чтобы направиться в парковочный гараж, идет в кафе для персонала выпить холодного чая. Сидя в одиночестве, она наскоро, не делая пометок, читает тетрадь, потом звонит Пазу, чтобы рассказать о беседе и договориться о доставке тетради в его сейф. Но сотовый детектива занят.

Лорна оставляет голосовое сообщение. Она чувствует себя лучше, чем раньше, хотя то и дело машинально касается лимфатических узлов под челюстью. Явное набухание. Она убеждает себя, что это пустячная инфекция, с которой организм легко справится. В лифте она начинает ощущать легкий зуд на руках, в спине и бедре. Вот оно что: там, на ранчо, ее покусали москиты, и у нее обычная аллергия. Такое бывало и раньше.

– Кончай нервничать! – говорит Лорна себе, но тревожное сердцебиение не унимается.

Она направляется к своей машине. Подземные гаражи всегда вызывают у нее нервозность, поэтому она держит свой кейс под мышкой, а ключи от автомобиля в руке, наготове. В тот момент, когда она подходит к машине, из-за колонны сзади выходит человек. На нем пластиковая маска поросенка Порки, в руке большой охотничий нож. Лорна отдает ему портфель без сопротивления, не доставив никаких хлопот.

Глава семнадцатая Признания Эммилу Дидерофф Тетрадь четвёртая

Казалось, всю ту зиму мы втроем провели время в разговорах вокруг горячего куба печки в гостиной Орни, подбрасывая полено за поленом, идею за идеей. Поленья жарко потрескивали, идеи так же горячо обсуждались. Говорили по большей части мы со Скитером. Мне это казалось странным, потому что Орни был самым языкастым малым, которого я знала, однако сейчас он, похоже, вполне довольствовался тем, что сидел, потягивая домашнего приготовления пиво или кукурузный самогон, и слушал наши логические построения.

Должна сказать, что Скитер, хотя считался лучшим другом Орни, без конца дразнил его и норовил поднять на смех, только Орни это, кажется, ничуть не задевало. Чаще всего Скитер прохаживался на счет старины Ницше, поскольку знал, что Орни выстраивал свою жизнь на основе этой философии, и, имея обыкновение подтрунивать над приятелем, основательно поднаторел в насмешках и над учением, и над его автором.

– Этот Ни Щий, – говорил, бывало, Скитер, – мастер болтать языком, а сам-то он чего в жизни добился? Как можно воспринимать его всерьез? Бабок он не настриг, даже, кажется, ни разу толком не нажрался и не трахнулся. На кой хрен хоронить Бога и проповедовать идею сверхчеловека, которому все дозволено, если сам ты, долбаный сверхчеловек Ни Щий, болтаешься, как дерьмо, по всей Европе, отираешься в паршивых гостиницах и собираешь на свои дурацкие усы дешевый трактирный суп.

Ну и все в таком роде.

Я снова отвлекаюсь на несущественные подробности. Суть-то не в этом. Суть заключалась в том, что в ту зиму Орни стал отдаляться от меня. Я подумала, это из-за того, что я не могла забеременеть, а Орни, как человек, живущий по плану, не любил, когда его замыслы не воплощались даже в такой мелкой детали. Я сказала, что могу съездить в Роанок, в клинику, где лечат от бесплодия, но он не велел, заявил, что докторишкам не верит, и вообще, у него есть кое-какие соображения на сей счет. Мне и в голову не приходило, что всякий раз в мое отсутствие Скитер наговаривал на меня лучшему приятелю: я узнала об этом гораздо позднее, когда это уже не имело значения.

Итак, однажды он отправился в одну из своих поездок, даже не трахнув меня на прощание, как мы обычно делали, и едва пыль осела на дороге, лучший приятель попытался сам стянуть с меня трусы. А когда я не позволила ему этого, то чуть не обмочился от удивления, потому что мы, надо сказать, не были блюстителями морали, на что он и не преминул указать. Какого черта, почему нет? Почему бы друзьям и не перепихнутъся, что тут такого? Это все равно что позаимствовать у кореша тачку или инструмент. Орни против не будет, хочешь я сам у него спрошу? Да и вообще, детка, я же вижу, что он уже хочет от тебя отделаться, и хотел бы я иметь столько долларов, сколько раз мы с Орни менялись девчонками. Беспокоиться совершенно не о чем.

С другой стороны… наверное, отчасти это было от скуки, отчасти же мне льстило, что меня так усиленно добиваются: в занятиях проституцией этого не хватало. Да и парнем Скитер был интересным, не просто бритым, татуированным и накачанным драчуном. Он ведь и вправду объехал полмира, покупая и продавая оружие, так что иногда, отвлекшись от мыслей о том, чтобы затащить меня в койку, старина Скити начинал распространяться об Абиджане, Момбасе и Найроби, об Андах и самолетах, планирующих по ночам на тайные посадочные площадки, и потных лицах отчаянных людей, отсвечивавших в свете вспышек. Итак, пока Орни мотался неизвестно где, Скитер сказал, что я обязательно должна поехать посмотреть склад «проклятых», а когда я попросила уточнить, о чем речь, рассказал, как в армейских подразделениях расхищалось военное имущество, как офицеры и младшие командиры утаивали все это добро от инспекций, а когда его становилось слишком много и от него, во избежание лишних вопросов, нужно было избавляться, Скитер брал это на себя. Он ведь был пилотом: не помню, писала ли я об этом? Мы полетели в Джорджию на «сессне», и там он таки добился своего: я дала ему в хвостовом отсеке самолета. Сделано это было от злости, в пику Орни, но так вышло, что для меня это оказалось последней случкой.

Если ты не прирожденный лицемер, очень трудно практиковать зло и лгать себе о том, чем ты в действительности занимаешься. Мне в своей жизни довелось повидать множество злых людей, но Скитер Сонненборг, надо отдать ему должное, относился к тем немногим, в ком этого не было. В аэропорту он купил мне большую коробку помадки и засунул туда визитную карточку с реквизитами «Чокнутого оружейника». Меня это, я имею в виду помадку, тронуло. Подарками я особо избалована не была, если что и получала, то из расчета на немедленную благодарность.

Орни вернулся на следующий день и вел себя холоднее, чем до отъезда. Отчуждение усугублялось, а поскольку мы оба отличались звериным индивидуализмом, то, когда ты чувствуешь, что тебе нечего сказать другому человеку, всякая близость ощущается как угнетение.

– Хочешь, чтобы я ушла?

– Делай, как считаешь нужным.

Вот я и перенесла свое одеяло и подушку в пустую комнату и хныкала там пару ночей в надежде, что он услышит и придет, или соскучится, или что-нибудь еще, – но ничего не вышло. Спустя примерно неделю я вышла утром на кухню, чтобы сварить кофе, и обнаружила там девицу помоложе меня, возившуюся с кофеваркой. Ее звали Шарон, и мы с ней уселись и повели цивилизованный разговор за кофе и сладкими булочками, и она сказала мне, что носит его ребенка и что я могу оставаться, сколько захочу: она меня выгонять не собирается.

Чего мне тогда захотелось, так это угробить их обоих, и ее и Орни, а потом и себя. Эта мысль не покидала меня долго, по наущению дьявола я часто воображала себе его физиономию и все такое, но, в конце концов, ничего делать не стала. Господь уготовил мне иную судьбу. Но тяга к кровопролитию у меня действительно имелась, и вот однажды на рассвете я оделась потеплее, обула крепкие сапоги, прихватила принадлежащий Орни «Джаррет-280», к которому никому, кроме него, не разрешалось прикасаться, свой охотничий нож, веревку, рюкзак на жесткой раме и отправилась добывать оленя. Когда я выходила, кто-то играл на банджо и пел: