Шрифт:
Долина надежды
Роджеру Лоу, с любовью
Посвящается Мишель, Нильсу, Бо и Поппи Брайан-Лоу, а также Касселю Брайан-Лоу, Джонни и Джейку Хорсменам
Пролог
Ближе к вечеру солнечным июльским днем бригантина «Бетси Уиздом», битком набитая пассажирами, направляющимися в Вирджинию, отдав паруса, тяжело вышла с отливом из доков Биллингсгейта в Темзу, кишащую большими и малыми судами, и принялась протискиваться меж яликами паромных перевозчиков и драпированными бархатом прогулочными баркасами состоятельной публики, держа курс на Блэкуолл. Мимо проплывали дома купцов и знати, которые величественно возвышались по обоим
В устье реки бригантина подняла паруса и поймала северо-восточный ветер, который и вынес ее в Северное море, где она совершила поворот оверштаг и взяла курс на юг.
Но летний бриз был порывистым и недостаточно ровным, чтобы благополучно вывести судно в Ла-Манш. Спокойное начало плавания вселило ощущение уверенности у пассажиров, но моряки вполне отдавали себе отчет в том, какие опасности поджидают их впереди. После Плимута, когда бригантина повернула сначала на юг, а потом на запад, выходя в Атлантику, они то и дело с опаской поглядывали на горизонт. Все они, от капитана до последнего юнги, испытывали чувство тревоги и беспокойство из-за того, что «Бетси Уиздом» отправилась в столь дальний путь одна, а не в составе конвоя. Одинокий корабль мог стать легкой добычей для пиратов. Мавры-корсары, рыщущие вдоль северного побережья Африки от Туниса до Алжира, внушали не меньший страх, чем их христианские собратья по ремеслу, промышлявшие разбоями в окрестностях Мальты. Все они без раздумий нападали на английские, французские и испанские суда, захватывали груз, а пассажиров и экипаж продавали на невольничьих рынках Северной Африки. Особенно ценились белые рабы.
Но даже если им удастся ускользнуть от пиратов, то погода в августе славилась своей печальной непредсказуемостью – сейчас море выглядело мирным, как прибрежные воды Англии, которые они только что оставили за кормой, но в Атлантике яростный шквал мог налететь с ужасающей внезапностью. Однако капитану «Бетси Уиздом» не терпелось совершить обратный рейс до того, как зимние штормы сделают переход через Атлантику еще опаснее. При этом на обратном пути он рассчитывал доставить в Англию груз табака, настолько ценный, что ради доли в прибыли готов был пойти на любой риск. Спрос на табак в Европе рос не по дням, а по часам.
На подходе к Канарским островам вахтенные заметили на горизонте три шхуны и подняли тревогу, но те прошли мимо. Судя по координатам точки встречи, капитан решил, что это корабли работорговцев, везущие невольников из Западной Африки, а не пираты.
Но облегчение, которое испытали моряки, оказалось кратковременным. Уже к полудню солнце сначала потускнело, а потом и вовсе скрылось за стальными тучами. На море поднялось сильное волнение. Легкая голубая рябь сменилась серыми валами, увенчанными шапками пены. Ветер усилился. Матросы поспешили взять рифы у парусов, и «Бетси Уиздом» задрожала под ударами огромных волн, то взбираясь на высокие водяные горы, то проваливаясь между ними в пропасть взбаламученной воды. Стоны и скрипы обшивки заглушили вой ветра, и вскоре начало казаться, будто корабль вот-вот развалится на части. Но, раскачиваясь с носа на корму и содрогаясь под ударами волн, обрушивающихся на палубу, бригантина каким-то чудесным образом сохраняла остойчивость и выдерживала курс, подгоняемая человеческой жадностью – силой, которая превосходила даже стихию.
Ошеломленным и насмерть перепуганным пассажирам оставалось только страдать, терпеть и молиться. Дочь пэра и ее спутница смогли позволить себе роскошь испытывать жесточайшие приступы морской болезни в уединении крошечной сырой каюты, где обе женщины из последних сил удерживались на узенькой деревянной койке, чтобы их не швыряло, подобно тряпичным куклам, в такт дикой качке. Прижимая ко лбу носовые платочки, смоченные лавандовой водой, они старательно читали по памяти псалмы, дабы утешить друг друга.
А внизу темный, кишащий крысами трюм был битком забит преступниками и бедными семействами, которых перевозили к новому месту назначения по щиколотку в вонючей воде, насквозь промочившей их жалкие пожитки. Их тошнило от качки, они боялись утонуть и чувствовали себя столь же беспомощными перед бурным морем, сколь были бессильны перед лицом властей и толстосумов на суше. Сама Смерть пришла к ним под видом цинги и дизентерии. Дети пали ее первыми и самыми легкими жертвами, поскольку оказались наименее приспособлены к сырости, тесноте и антисанитарии – тухлой говядине и заплесневелым галетам, зловонной питьевой воде, бесконечной рвоте и поносу, спазмам и головокружению, язвам во рту и вшам. Но когда кошмарные дни и ночи слились воедино, став неразличимыми, пресытившаяся Смерть
обратила свой взор и на взрослых, выжидая последнего мгновения слабости и отчаяния, когда жажда жизни угасает, чтобы схватить жертву покрупнее. Мертвецов выбрасывали за борт, даже не завернув в саван и не прочитав поминальной молитвы. А живым оставалось раскаиваться в выборе, который они сделали, отправившись в путь, оплакивать своих детей, опускающихся в океанскую пучину, чтобы стать кормом для рыб, да страстно тосковать о тяготах, оставшихся позади. Но «Бетси Уиздом» плыла дальше, как казалось, прямо черту в зубы, оставляя за собой кильватерный след из трупов и увозя живых в Новый Свет, где их ждала неведомая участь, за которую они столь дорого заплатили.Для тех, кто выжил, плавание продлилось восемь недель.
Глава первая
Сент-Джеймсский дворец
Это был первый официальный салонный прием в новом году, и завзятые светские модники Лондона и те, кто только собирался стать таковым, собрались вместе, дабы провести промозглый зимний вечер в обществе друг друга. Единственным необходимым условием было наличие вечернего туалета – платья-манто и юбки на китовом усе для дам, тогда как мужчины обязаны были надеть парик, украшенный золотой или серебряной нитью костюм, тонкие чулки, шпагу и церемониальную шляпу с плоской тульей, которую полагалось держать под мышкой в знак того, что ни один из них не покроет голову в присутствии монарха. Вся эта пышно разодетая публика набилась в большой салон Сент-Джеймсского дворца, откуда постепенно рассредоточилась по игорным комнатам, танцевальным залам и буфетным.
Они явились выказать уважение королю, ведь некоторые из них отчаянно стремились подобраться поближе к трону, чтобы привлечь к себе внимание, вымолить милость, место и повышение по службе для себя или своих родственников. Они пришли, чтобы встретиться со знакомыми, послушать последние сплетни о кронпринце, повидаться с любовниками или возлюбленными, потанцевать, выпить пунша и сыграть в карты. Они искали любую возможность выделиться и возвыситься, установить или улучшить отношения с влиятельными персонами и вообще приятно провести время.
В этот вечер особенное внимание обращала на себя стайка взволнованных, заметно нервничающих молоденьких девушек в самом расцвете невинной девичьей красоты, в новых платьях, украшенных лентами и оранжерейными цветами. В компании родственников мужского сословия либо покровительниц женского пола они ожидали случая быть представленными при дворе и официально принятыми королем Георгом II и его дочерью, принцессой Амелией.
Одной из них была красавица София Графтон, опиравшаяся на руку отца, виконта Графтона; по другую сторону от нее стояла ее крестная мать, леди Бернхэм. Подобное представление служило своего рода уведомлением, что отныне юная девушка имеет полное право официально появляться в обществе и быть принятой при иностранном дворе, но все прекрасно понимали, что это был и сигнал о том, что она достигла брачного возраста.
Софию, которой четыре месяца назад исполнилось шестнадцать, естественно, интересовало замужество, но исключительно в абстрактном, отвлеченном смысле, так сказать. Брачный союз представлялся ей отдаленным, скучным и, скорее всего, неизбежным будущим, неразрывно связанным с чувством долга и необходимостью иметь детей. В данный момент он интересовал ее куда меньше тех непосредственных перспектив, что открывались перед девушкой, вступающей в высшее общество. Выход в свет означал главным образом возможность посещать балы, о чем она мечтала вот уже много лет. Балы же сулили романтические увлечения, опять-таки в самом общем смысле, ибо не имели ничего общего с реальным замужеством, зато подразумевали красивые платья, музыку и бальные залы, переполненные молодыми людьми, добивающимися права танцевать с нею. И если некоторые из молодых женщин, занимающих то же положение, что и София, предвкушали замужество как средство для обретения свободы после того, как произведут на свет наследника, то сама София подметила, что свобода жены зависит от прихоти мужа. Последний имел право ограничить свободу супруги так, как ему заблагорассудится. Лорд Графтон был любящим отцом, и София, не питая особенного интереса к кому-либо из молодых людей, вовсе не спешила обменять столь щедрого и благожелательного родителя на совершенно непредсказуемого супруга.
Удостоверившись, что София наконец-то обрела здравый смысл и благопристойность, усвоив заодно и правила приличия, кои он столь старательно стремился привить ей, лорд Графтон и впрямь предоставил дочери большую свободу. Его друзья предостерегали его, что шестнадцать лет – трудный возраст, когда девушки с большой охотой воображают, что влюблены. Однако лорд Графтон полагал, что сей этап взросления Софии, сколь бы бурным он ни был временами, уже благополучно пройден и остался в прошлом. Красавица София обладала острым и практическим складом ума. Она не увлекалась чтением романов и еще ни разу не демонстрировала романтической наклонности тосковать о каком-либо ослепительном рыцаре на белом коне. И если она с нетерпением ожидала возможности посещать балы – что ж, в ее возрасте это было естественно. Танцы – вполне невинное времяпровождение, и лорд Графтон ничего не имел против них.