Долина смерти (Искатели детрюита)
Шрифт:
Да. Исцарапанный, сердито рыча, повесил окорок себе на спину. Он его берет с собой…
Он двинулся в путь, продолжая подниматься в гору, следовательно, опять в направлении, обратном от города. И опять его мысли попали в плен навязчивой идеи.
Солнце стояло в зените. Воздух под зеленым шатром был пресыщен сырой духотой. Замолкли птицы; ветви дерев опустили листву, чтобы на нее меньше падало палящих лучей, а дьякон, не чувствуя ни зноя, ни усталости, шел и шел.
— Представьте себе, — говорил он сам с собой. — Мертвый человек, ну-ка? — Факт. Упал с аэроплана, сажен сто, не меньше. Разбился вдребезги. — Факт. И вдруг в Сухуме, ну-ка? Ночью… смердит… Лазарь тоже смердел, когда его Христос воскрешал. Факт, то есть, нет, не знаю… Англичанин — мертвый человек —
Лес неожиданно запестрил голубыми проблесками. Снова под ноги стали попадать стволы лиан, селящиеся, по обыкновению, на опушках. Сюрпризы из веревочных сетей с звездчатыми буро-красными цветками посыпались дьякону на голову, и он невольно встряхнулся от навязчивых мыслей.
Перед ним лежало голое, унылое плоскогорье, оно отлого спускалось вниз, чтобы с середины подняться на еще более значительную высоту. В конце его — дьякон определил на глаз: «две версты» — начинался густой хвойный лес, круто вползавший в гору.
Только вступив на дышавшую зноем каменистую почву, дьякон познал, что такое полдень в Сухумском краю; и сверху и снизу одинаково жгло, слезились глаза от нестерпимого блеска, горело лицо полымем, в болячках — и на теле, и на лице — от выступившего пота поднялся невыносимый зуд… Дьякон почувствовал сильнейшую жажду и еле поднимал свинцовые ноги, но храбрился: «эка, две версты… дойду до лесу, там — вода»…
На нем был белый китель, снятый, по-видимому, с русского человека, брюки из кавказского сукна — широкие и тяжелые, горские сапоги — чувяки с тонкой подошвой без каблука, а на голове мягкая войлочная шляпа, туземной выделки, с широкими полями. Он скинул шляпу, из-под которой пот струился вешними ручейками, и через пять минут снова надел ее, испугавшись, как бы палящее солнце не зажгло волосы… Каменистая почва, в свою очередь, жгла ноги, — приходилось идти вприпрыжку, — а это еще более усиливало чудовищную жажду. Но дьякон мужественно сносил все мучения, — правда, окорок, давивший плечи, он давно бросил.
— Пещь огненная, очистительная… — говорил он себе. — Бог, как на многострадального Иова, посылает мне испытания… Мужайся, раб Василий, спасешься…
До леса оказалось не две версты, а добрых десять… Перспектива обманывала…
Не больше пяти верст осталось за многострадальным Иовом, когда его, отнюдь не библейское, мужество предательски бежало. В довершение всего, подул известный в Закавказье и, в особенности, в западной его части, свирепый норд-ост; когда он дует три-четыре дня подряд, все болота и речки пересыхают, зелень вянет и сохнет, живность прячется… Норд-ост высушил пот на лице и теле дьякона в несколько секунд, но этим лишь увеличил его страдания…
— Я прожарился насквозь… я умру здесь… — прохрипел «многострадальный Иов», еще часа два промотавшись на обессиленных ногах и чувствуя, как язык его понемногу превратился в сухой и корявый пенечек. Он остановился, блуждающим и воспаленным взором выискивая, где бы укрыться. Несколько вправо от его пути, среди чахлых кустиков «чертова дерева», высилась скала. К ней он и направился, собрав остатки сил.
Но, увы, скала не давала тени. Солнце стояло почти в зените: теней не было…
— Я умру здесь, — повторил дьякон и, приготовившись к смерти, с помутившимся сознанием опустился на раскаленные камни. Застучали в висках острые молоточки, гвоздя воспаленный мозг; сердце в предсмертной агонии заплясало тарантеллу…
— Ав-у-у… ав-у-у-у…
Дьякон разодрал потрескавшиеся веки и мутными зрачками уставился перед собой — полукрутом против него сидели понурые шакалы, тоскливо скуля…
— Коврики хотят меня съесть… — выползла мысль и застряла меж ссохшихся мозговых извилин. Он сделал попытку встать и упал на локти и подбородок, перевернувшись на оси.
Полукруг незаметно уплотнился, так как лица исцарапанного человека видно не было… Когда он сделал вторую и столь же безнадежную попытку встать, его лицо очутилось в непосредственной близости к отвесом уходящей вверх скале. И тут в дьяконском организме протекла бурная реакция: из скалы точилась вода, — проще: мокрое пятно выделялось на сухой скале… Пятно говорило о воде и о возможностях к жизни…Запасные, остаточные силы организма позволили дьякону встать на колени и шершавым языком облизать мокрое пятно. Его силы от этого заметно не увеличились, но заработал мозг: «надо, чтобы потекла вода»… так приблизительно оформилась мозговая продукция.
Дьякон поймал в рукаве свинцовую головку, и в этот миг один из шакалов робко куснул его за ногу.
— Сейчас, сейчас… — отвечал дьякон, не оборачиваясь, так как думал, что шакалы после сытного обеда, естественно, просят пить.
Обнаглевший шакал повторил свою выходку, вцепившись на этот раз в икру ноги. Тогда дьякон обернулся и пронзил наглеца лучом. Труп немедленно уволокли и справили над ним кровавую тризну.
Теперь детрюитный луч прыгал в трепещущей руке, распыляя скалу. Острая горячая пыль фонтаном била дьякону в лицо… Потом пробилась робкая струйка воды, и вдруг хлынул обильный водопад. Подземная речонка устремилась в отверстие и превратила его в двухаршинный пролом.
Дьякона смыло от скалы к шакалам, — шакалы пустились наутек.
«Многострадальный Иов» был спасен. Через полчаса он бодро шагал к лесу в сопутствии неотступной шайки. В лесу он передохнул и двинулся в дальнейший путь — к обетованной пустыне.
Шакалы не отставали.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
При падении челн раскололся на щепки; щепками были засыпаны два тела и два чемодана. Хлынувшая в потолок вода — как только отверстие закрылось — разбежалась по трещинам плиточного пола, — так что лежать было влажно, но не мокро.
Грозная башня, выстроенная 3000 лет тому назад, в течение 25-ти веков отбивавшая буйные атаки морских пиратов и обагрявшаяся кровью финикиян, греков, халдей-цев, колхов, римлян, персов и других народов Древнего Востока и Древнего Запада, ныне обагрилась кровью Митьки Вострова, истекавшего разбитым носом, и кровью неутомимого борца со случаем Ивана Безменова, у которого кровоточил рассеченный лоб.
Оба друга некоторое время пролежали без сознания.
Первым очнулся Востров. Чиркнул зажигалкой. Зажигалка, как всегда, не горела.
— Это меня возмущаить, — с ударением на «ить», так как он был родом из Тулы, сказал Востров. — Когда не нужно, она горить, а когда нужно, путной искры не добьешься…
В конце концов, больно надсадив палец, Митька Вост-ров все же искры добился, — зажигалка вспыхнула, — и он увидел распростертого друга, а у себя на руках — кровь, стекавшую с расквашенного носа.
— Надеюсь, он еще не умер? — с досадой проговорил «старший и единственный врач» всех красногвардейских и красноармейских отрядов, действовавших некогда на Кавказе. — Если он умер, это будет некстати… Совсем некстати…
На свой нос он не обратил ни малейшего внимания, так как, с детства страдая полнокровием, считал, что лишнее кровопускание ему никогда не повредит.
— Штрюмпель пишет, — подумал Востров (Штрюмпель — это почтенный немецкий буржуа, написавший классически-толстый учебник «Внутренних болезней», принятый искони в ресеферских университетах)… — Штрюмпель пишет, что для производства искусственного дыхания необходимо положить под спину обмершего какой-нибудь предмет… он, кажется, рекомендует для этой цели одежду, снятую с обмершего и свернутую комом… Но снимать одежду — долгая музыка. И потом, во время этого процесса Ванька может очнуться, а так как дело будет происходить впотьмах, то он, чего доброго, даст мне затрещину, от которой не поздоровится, и я не смогу произвести искусственного дыхания… Тогда что же? Снять с себя одежду? Опасно — можно простудиться… Положить под него чемодан?.. Нет, не годится — велик… Вот задача…