Доля дьявола

Прямо трагедия Шекспира для них двоих. Любовники, не способные соединить свои судьбы из-за статуса семей.

Но он любил ее. Насколько мог, наверное, мало, но любил только ее.

Прежде чем он сделал свое признание полиции, он сказал Саттон, что у них нет будущего. Он убил ее этим, но он хотел причинить ей боль, чтобы она забыла его и отвернулась, но, должно быть, она услышала в новостях о его аресте… может, она решила прийти, чтобы устроить ему здесь еще больший ад. Ведь Саттон была одной из тех, кто будет досконально расспрашивать, чтобы понять всю правду, почему, где и как, и она прекрасно понимала, что Рэмси мог устроить ее посещение в часы, не предназначенные для посещений, чтобы снизить риск вечно голодной прессы, узнавшей, что она собирается к нему…

Раздался лязг, дверь стала открываться, и на долю секунды сердце Эдварда сильно забилось, у него даже закружилась голова.

Он быстро накрыл свое запястье ладонью, хотя его рукава прикрывали наручники… тяжелая панель распахнулась. Рэмси вошел, за его огромными плечами и грудью, Эдвард не видел ничего, отчего он уперся ладонями в стол и попытался подняться…

— О, нет, — пробормотал он, упав на место. — Нет.

Рэмси отступил в сторону, предлагая войти… и появилась молодая женщина, которая прошагала именно туда, куда ей указали, словно пони, проходя мимо тяжеловоза. Шелби Лэндис была едва ли пяти футов ростом, белокурые волосы собраны сзади резинкой, ни грамма макияжа, и выглядела она так молодо, что пришлось задаться вопросом, может ли она садиться за руль в своем возрасте.

— Я оставлю вас наедине, — пробормотал Рэмси, начиная закрывать за собой дверь.

— Пожалуйста, нет, — сказал Эдвард.

— Я отключил камеры слежения.

— Я хочу вернуться в свою камеру! — завопил Эдвард, но дверь уже была закрыта и заперта.

Шелби замерла там, где остановилась. Ее голова и глаза были опущены, и она что-то поправляла у себя на груди, ее футболка и джинсы были выстиранными, но видно, что заношенными. Единственная дорогая вещь, которая была на ней — с металлическим носком кожаные высокие сапоги. Кроме этого, весь ее гардероб был куплен в Таргете на распродажах. Опять же, когда ты всю жизнь работаешь с лошадьми, особенно с жеребцами, главное правило — все, что ты носишь в течение дня придется стирать вечером, ноги же самая уязвимая часть человеческого тела, так как лошади имеют копыты.

— Что? — Эдвард попытался откинуться на спинку стула, но черт возьми, эта штуковина имела такую же гибкость и комфорт, как цементная стена. — Ну?

Голос Шелби был мягким, хотя все ее тело от работы было упругим и закаленным.

— Я просто хотела удостовериться, в порядке ли вы.

— Я в порядке. Здесь каждый день как Рождество. Теперь, если ты меня извинишь…

— Наб порезал морду вчера вечером. В середине грозы. Я не смогла достаточно быстро накинуть на него капор.

В тишине, которая последовала, Эдвард вспомнил, что только неделю или около того, Шелби появилась на пороге его коттеджа в конюшнях Red & Black, где она теперь постоянно жила. У нее ничего не было, кроме старого грузовичка и указаний от умершего отца, найти работу у Эдварда Болдвейна. Первый не представлял из себя ничего особенного, всего лишь четыре шины и ржавый корпус. Но вторым был долг, и он касался непосредственно чести Эдварда: все, что он знал о лошадях, он узнал от ее гениального отца-алкоголика. И что вы думаете… Все, что Шелби знала о лошадях и алкоголиках, безусловно, дали ей фору в общении с Эдвардом.

— Мой жеребец идиот, — пробормотал он. Потом подумал: «Впрочем, как и его владелец».

— Мо и ты пригласили ветеринара?

— Пятнадцать стежков. Я обшиваю его стойло. Он всегда был таким?

— Горячая голова с сумасшедшим нравом, впадает в высокомерие и панику. Поэтому и может ранить себя. Да, и с возрастом становится только хуже.

При таком сочетании, возможно, он и его жеребец могли бы получить здесь соседние камеры. Он, конечно, был бы признателен иметь такую компанию, и многолетние весенние грозы здесь труднее расслышать через бетонные стены тюрьмы.

— С новыми жеребятами все в порядке, — пробормотала Шелби. — Они любят луга. Мы с Мо переводим их с пастбища на пастбище.

Он вспомнил своего конюшенного управляющего. Такой хороший парень, настоящая соль земного Кентукки, конник.

— Как Мо?

— Хорошо.

— Как парень Мо?

— Хорошо.

Румянец залил ее щеки, Эдвард был так рад, что он подтолкнул ее в его сторону, в сторону Джоуи, подальше от себя. Из-за того, что она привыкла иметь дело с определенной проблемой, не значит, что ей необходимо спать с ним, хотя бы и короткое время, Шелби привыкла балансировать и начала влюбляться, поскольку подобное состояние хаоса было очень ей знакомо.

И, в свою очередь, он то же стал привыкать, испытывая даже влюбленность к ней, потому что терпел ненавистное одиночество.

Они оба притихли, он боролся с искушением подождать, чтобы она назвала истинную причину, из-за которой приехала к нему. Однако, несмотря на то, что ему нечем было заняться, кроме как тянуть время, он не выдержал.

— Ты же не приехала сюда посреди ночи, чтобы поговорить о ферме? Почему бы тебе просто не сказать.

Глаза Шелби поднялись к потолку, и ему показалось, что она молится, это совсем не наполнило его счастливым ожиданием. Может, речь о деньгах? Племенная ферма, которую основал еще его пра-пра-прадед, стала последним местом карьеры Эдварда, не просто шаг назад, когда он поскользнулся, упал и ударился головой, а успешно сдался, сложив с себя полномочия генерального директора очень успешной, процветающей «Компании Брэдфорд бурбон». Но для его предка ферма было обычным хобби, для него же это оказалось настоящим спасением… и он решил, что оставил свое предприятие с хорошим положительным сальдо.

— Теперь послушай, — сказал он, — если речь идет о зарплате, то мы только стали получать прибыль. И денег достаточно на текущем счете…

— Простите?

— Наличных. На текущем счете. Я оставил там пятьдесят тысяч. И долгов у нас нет, да и продажи за год…

— О чем речь?

Они с замешательством смотрели друг на друга, он выругался.

— Значит ты приехала не потому, что решила будто нет денег на счете и я не смогу тебе заплатить?

— Нет.

Ее ответ должен был быть для него облегчением. Но почему-то не был.

Шелби прочистила горло. И посмотрела ему прямо в глаза.

— Я хочу узнать, почему вы соврали полиции.

Лейн мог вернуться наверх, но он не хотел беспокоить Лиззи, он все равно бы не нашел покой от своей усталости. Его мозг, напоминал лачугу во время торнадо, его мысли превратились в летающий мусор, благодаря эмоциям, свирепствующим внутри… несмотря на то, что он любил находиться в постели рядом со своей женщиной, идея лежать в темноте, глядя на поток, замерев с ней рядом, в то время пока торнадо бушевало у него в мозгах, казалась ему адской.

Он оказался на кухне.

Зайдя в тусклое просторное пространство, он даже не стал заморачиваться, чтобы включить свет. Задний двор был хорошо освещен, и достойные фешенебельного ресторана просторы столешниц из нержавеющей стали и профессиональная техника, поблескивали в тусклом, еле уловимом свете, отчего ему показалось, будто тени дышали изнутри, пока их не вызовут опять на дежурство в следующую ночь.

Площадь кухни, которая своими размерами напоминала хороший боулинг-клуб, была разделена пополам — одна предназначалась для банкетов, когда дюжина шеф-поваров измельчала сотни hors d’oeuvres, а затем выкладывала в здесь же стоящие тарелки своеобразные свои фантазии, обрызганные соусом, с деликатесами, в тут же стоявшие в виде небольшой армии миниатюрные pots de cr`eme рамекин. Другая сторона предназначалась для семьи, где мисс Аврора готовила еду, делая завтрак для гостей, находившихся в доме, обед или ужин на четыре, шесть или двенадцать персон.

«Сколько людей кормились здесь», подумал он. Возможно отели, принимающие различных людей к себе на конференции, скорее всего готовили и того меньше, особенно когда его родители были сливками общества и имели власть. Пока он рос, каждый четверг были котельные вечеринки, официальный ужин каждую пятницу для двадцати четырех человек, в субботу приходило три— или четыре сотни, так как проводились торжественные мероприятия по благотворительности, и городские мероприятия или знакомство с политическими кандидатами. А потом шли праздники. И Дерби.