Дом ангелов

— Давай, старина, прикончи меня…

Антонен вздрогнул как громом пораженный. Он прислушался, уверенный, что ему померещилось.

— Я уж давно тебя жду…

От изумления он упал навзничь. А тихий голос продолжал:

— Я сразу понял, чего ты сюда таскался, почему мне помогал. Я догадался, только не знал когда. Каждый вечер я ждал, что ты придешь.

Из спальника показалась всклокоченная голова Фредерика.

— Знаешь, что хуже всего на улице? Презрение прохожих. И у тебя оно самое: твоя фальшивая доброта. Ты не первый вьешься вокруг нас. Сними капюшон, смешно на тебя смотреть.

Фредерик щелкнул зажигалкой: голова его была наклонена набок, провод еще обвивал шею, точно позорный ошейник. Губы растянулись в смущенной улыбке.

— Мы ведь немногого стоим…

Он покачал головой.

— Я могу притвориться, будто сплю, если тебе станет легче.

— Нет, только не это.

— Тебе неприятно, если глаза у меня будут открыты?

— Ты не понял, я не хотел ничего плохого…

Фредерик сощурился, разочарованный ложью.

— Ну конечно…

Его скептический взгляд доконал Антонена. Он вскочил и, даже не подобрав провод, бросился бежать. Поскользнулся на насыпи, усугубив позор, и скрылся, пряча во тьме свой стыд. До рассвета он бродил по улицам сам не свой. В третий раз за этот год высшая сила помешала его призванию. Он вернулся домой в шесть утра, встретив пьяных гуляк, вывалившихся из ночного клуба, рухнул на кровать и проспал до четырех пополудни. Рабочий день пропал, он боялся гнева Изольды. Он позвонил, сослался на приступ гастроэнтерита; она назвала его безответственным и пригрозила выставить, если он еще хоть раз прогуляет, не предупредив. Не мог же он ей объяснить: «Понимаете, мадам де Отлюс, я хотел задушить бомжа и сдрейфил. У меня из-за этого депрессия!»

Ближе к семи им овладела безумная идея. Он загладит вчерашний промах, закончит начатое. Он так загорелся, что даже не прихватил никакого оружия. Ему не терпелось вернуться туда как можно скорее. И вот он пришел, во второй раз за неполные сутки, к мосту с наступлением темноты, молясь, чтобы Фредерик был пьян и уже спал. Но логово оказалось пустым. Бродяга ушел в загул. На этот раз, клялся себе Антонен, он не дрогнет, не купится на его треп, не спасует перед глазами жареного мерлана — он задушит его голыми руками. Он ждал, нетерпеливо потирая руки. Он должен это сделать, сегодня, сейчас. От возбуждения Антонена бил озноб. Он зевнул и машинально забрался в спальный мешок Фредерика. Неодолимая усталость вдруг навалилась на него, и он уснул. А когда проснулся, как от толчка, бродяга сидел рядом и курил; стояла непроглядная тьма, и он видел только тлеющий кончик сигареты. Фредо ухмыльнулся, увидев, как Антонен приподнялся на локте.

— А ты упрямый, парень, своего не упустишь!

Хуже того: Фредо протянул ему электрический провод, который он забыл вчера.

— Валяй, старина, не дрейфь на этот раз.

— Но почему?

— Ты за дурака меня держишь? Да я сам тебе морду расквашу, если будешь тянуть резину. Давай же, черт тебя дери! Мы ведь правда мразь, все равно что тараканы. Ну же, хоп — и раздавил…

Антонен не счел нужным ответить и бессильно откинулся назад. Ему было тепло под этой периной, от которой шел крепкий дух, затхлый, но, в общем, приятный. Окутанный им, как блаженством, угревшись, он снова заснул. Проснулся он только утром. Фредо дремал рядом с ним прямо на земле, укрытый старыми одеялами. С пустой гудящей головой Антонен ушел в «Дом ангелов». Изольда метнула на него гневный взгляд, подозрительно обнюхала, указала на неподобающий наряд и развязанные шнурки. Но ему было плевать. К вечеру его накрыл ледяной ужас. Фредо донесет на него мадам де Отлюс, и она его выгонит. Его убийственные поползновения станут всем известны. Но через два дня Фредо явился как ни в чем не бывало. Он только шепнул ему в коридоре:

— Ну что ты телишься? Нервишки у тебя ни к черту, парень…

Изольда, проходившая мимо с упаковками минеральной воды, услышала последние слова, остановилась и пожелала узнать, что происходит. Фредерик вспыхнул, точно мальчишка, застигнутый за курением.

— Спросите лучше у него, м’дам.

— Антонен, ты что-то от меня скрываешь?

— Ничего, дурацкое пари…

— Какое?

— Так, глупость.

— Объяснись! Ты же знаешь, что наши отношения с теми, кому мы оказываем гостеприимство, должны быть прозрачными.

— Ничего такого, Изольда, правда, уверяю вас.

Он не знал, что сказать, как вывернуться. Ничего не шло на ум.

— Говори сейчас же!

Антонен сглотнул слюну: надо было признаться в несуществующей вине, чтобы скрыть подлинное преступление. Он наспех сымпровизировал:

— Мы с Фредо поспорили, кто выпьет литр залпом. Я не одолел и половины, меня вывернуло.

— Да нет, м’дам, неправда, врет он.

— Да, на самом деле два литра.

Он держался за свою неуклюжую ложь, предпочитая ее невозможной правде.

Изольда, побледнев, поставила бутылки на стул.

— Ты что, с ума сошел? Я поручаю тебе следить за душевным здоровьем неустойчивых людей, а ты с ними напиваешься? Ты, между прочим, не доброволец, ты на жалованье, а это означает большую ответственность. То, что ты сделал, преступно, Антонен. Ты воспользовался слабостью обездоленного, чтобы усугубить его зависимость…

Уже удаляясь по коридору, она вдруг развернулась.

— …и вдобавок ты проиграл пари!

После этого все завертелось очень быстро.

Антонен страдал вдвойне: он провалил свой план и лишился уважения мадам де Отлюс. Атмосфера в «Доме ангелов» стала невыносимой. Злобная кампания в прессе, начатая по ту сторону Атлантики и подхваченная французскими СМИ, предъявила Изольде серьезные обвинения: она-де была любовницей многих вождей в Либерии и Сьерра-Леоне во время гражданской войны. Разоблачения, имевшие место на процессе Чарльза Тейлора в Международном уголовном суде в Гааге, а также записи, найденные в бумагах Кристофера Хитченса после его смерти, 15 декабря 2011 года (он продолжал потихоньку собирать о ней сведения), действительно указывали на ее тесные связи с большинством кровавых лидеров той поры. Днем она ухаживала за жертвами, а ночью спала с палачами, покрытыми ритуальными шрамами — великолепными корсарами в банданах, обвешанных амулетами. Она не брала взяток, не прикасалась к окровавленным бриллиантам, как манекенщица Наоми Кемпбелл, однако Богоматерь Трущоб оказалась той еще авантюристкой. Она, в частности, была любовницей Фоде Санко, основателя Единого революционного фронта Сьерра-Леоне и одного из самых беспощадных истязателей. Да, та, кого принимали Папа Римский, Великий раввин Израиля и Патриарх Всея Руси, чье имя регулярно упоминалось Нобелевским комитетом, водила странные знакомства. Ее соперники из «Врачей без границ», «Эммауса», «Социальной помощи» упивались этими гадкими слухами, радуясь, что могут сбить с нее спесь. Но Изольда и эту клевету сумела обернуть себе на пользу. Вместо того чтобы отрицать, она все признала. Да, она уступала этим убийцам, но по принуждению и чтобы спасти от расправы мирных жителей. Она дала интервью в теленовостях на канале TF1, у Клер Шазаль, которое заметили и пустили в эфир почти повсюду.

— Представьте себе, вы женщина, белая, одна в джунглях, кругом бушует гражданская война, вам двадцать лет. Нет ни прав, ни закона, царит лишь грубая сила. Является группа боевиков, они пьяны, обкурены, вооружены до зубов. Сделка проста: или вы уступите, или они отрежут руки женщинам и детям. «Short sleeve, long sleeve», как гласил лозунг той поры, короткий рукав, длинный рукав. О себе вы не думаете — вы говорите «да», надеясь, что они не нарушат сделку и не убьют вас потом. В дальнейшем условием каждой моей связи было спасение семьи или деревни. Я даже умолила их пользоваться презервативами. Это было пари. Эти мужчины с руками по локоть в крови ни разу не обманули меня. Мне повезло. Вы хотите меня заклеймить — но выслушайте сначала мою версию.

За пятнадцать минут она повернула общественное мнение в свою пользу и спасла репутацию; ее кандидатура на Нобелевскую премию была подтверждена. Феминистские группировки мобилизовались в ее защиту. В странах христианской культуры никого так не любят, как раскаявшихся грешниц.

Тем временем у нее появилось новое увлечение — некая Фарида Абделиза, очаровательная скрипачка из консерватории, марокканка по происхождению, которая приходила через день по вечерам «приобщиться к гуманитарной помощи». Она проводила ночи напролет с белокурой дивой и играла ей классические арабские мелодии. Все в доме судачили о прихотях Изольды, ее гинекей [13] гудел. Вчерашние фавориты строили планы, как вернуть ее милость и устранить непрошеную гостью. Разжалованный Антонен делил свою печаль с Бетти, которая бродила по коридорам, еще толще и белее прежнего, и однажды, дойдя до края, даже предложила ему с ней переспать. Они провели ночь в одной постели, не касаясь друг друга. Постояльцы же напевали вполголоса подходящие к случаю непристойные песенки. Антонен все еще с трепетом поджидал Фредерика, находя в этом какое-то извращенное утешение. Он не так боялся разоблачения, как осмеяния.

13

Гинекей — в Древней Греции женская половина в задней части дома.

Катастрофа разразилась быстрее, чем можно было ожидать, в начале апреля. Изольда по просьбам «гостей» согласилась установить в пустовавшей комнате мини-футбол, но лязг и возбуждение от игры ударяли в их слабые головы, и они швыряли друг в друга мячами. День клонился к вечеру, тяжелый день, семьдесят приборов за обедом, много больных в медпункте и даже одна госпитализация в Бобиньи с синдромом Корсакова и началом гангрены. Психологиня не пришла — слегла с гриппом. Приемная доктора Лежена была набита битком. Пациенты недовольно ворчали, им осточертело ждать, над ними издеваются, мать вашу, напряжение росло. Большинство не сидели, а полулежали на стульях, некоторые сползали на пол, смеша до колик остальных. Это был класс старых подростков, всегда готовых сорвать урок. Была тут и Мария Каллас с сильным кашлем, замотанная в шарф, осунувшаяся. Она сидела, болтая ногами, под взглядами окружающих зомби. Около половины седьмого совсем стемнело, тяжелые тучи обложили небо, и тут перегорели две лампочки, что вызвало настоящий переполох. В темноте раздались крик и визг. Только узкая полоска света из-под двери кабинета освещала приемную. Пока Бетти позвала Антонена, пока тот сходил за новыми лампочками, два собутыльника, напуганные темнотой, успели подраться, почти в замедленном темпе, настолько оба были пьяны. Тот, что посильнее, схватил другого за волосы и бил головой об пол вязкими, как при съемке рапидом, движениями. Остальные подбадривали его, топая ногами. Только Мария Каллас пронзительно кричала. Миротворец Камель отпросился на вечер с острой болью к дантисту.