Дом без номера

Мими, по мнению Генриха, умела улыбаться так, что можно забыть обо всем на свете. Поэтому он даже хотел записать на ладони цель своего визита.

Но ему это не понадобилось.

Через некоторое время из квартиры Мими вышел уже не просто «старый вояка Генрих». Вышел счастливый жених – человек, с плеч которого свалился огромный груз, и теперь он прикладывал все усилия, чтобы не взмыть к потолку, как огромный радостный воздушный шар. Или дирижабль? Он же все-таки солидный мужчина, полковник, – не пристало ему парить в воздухе, как всякие там воздушные шарики!

Глава 17 Блюз для Агаты

Билли появился в Доме сам. И привел Агату. Они были настолько гармоничной парой, что казалось, будто порознь их никогда и не существовало.

Они принесли с собой разноцветные осенние листья, терпкий виноград, немного ветра, песка и идеально вписались в кофейно-шоколадную идиллию Дома.

А еще Билли научил жителей Дома по-настоящему слышать музыку. Ощущать ее всем сердцем, душой, телом – так, чтобы кончики пальцев зудели от желания прикоснуться к музыкальному инструменту; так, чтобы сводило скулы и одновременно хотелось плакать и смеяться…

Но всё это общие слова.

На самом деле Билли писал блюзы, а остальное для них с Агатой неважно.

Я всегда был очень послушным ребенком. Родители говорили мне, что делать, я кивал – и делал всё по-своему.

В результате все оставались довольны: родители были уверены в моей послушности, а я спокойно занимался своим делом – писал блюзы, рождающиеся под солнечным сплетением. Только там: сердце, душа и мозг тут ни при чем. Настоящий блюз рождается глубоко в груди, под солнечным сплетением, и ворочается там горячим комком до поры до времени – ждет своего выхода. Правильных слов.

Когда я вырос и вроде бы пришло время снять отдельное жилье, заболел мой отец. Мать одна не справлялась.

Маме я бы поставил памятник. Она и до этого терпела все папашины выходки: поздние гулянки, работу по ночам, возвращения с концертов с друзьями в очень нетрезвом состоянии… Сам я почти вымерший вид – трезвый блюзмен. Мне достаточно музыки.

Потом отец поправился и ушел от мамы, и она опять одна не справлялась… История была долгой и вязла в зубах, как кусок теплого гудрона.

Я остался дома. Я по-прежнему делал вид, что слушаюсь, а мама по-прежнему делала вид, что верит.

Когда мне хотелось спокойно поработать, подумать или побыть одному, я шел на крышу.

В Петербурге крыши домов – отдельная история, отдельная жизнь и территория. Часто я видел таких же любителей неба, как я, и даже нашел себе подружку. Черноволосая девушка в нелепых, смешных балахонах часто выходила на соседнюю, самую близкую ко мне крышу. Мы кивали друг другу и продолжали заниматься каждый своим делом. Смотрели в небо и молчали – это было нашим основным занятием.

Так что можно с чистой совестью сказать, что у нас общее хобби.

К слову, у моей матушки хобби тоже имелось – она всё время пыталась меня женить. Но это нормально, согласитесь. В мечтах она уже нянчила моих детей, а я… Я и моя предполагаемая жена в мечтах матушки отсутствовали. Видимо, мы в этот момент находились на работе.

Сидя на кухне, она в очередной раз печально сказала мне:

– Сынок, я хочу внуков.

– Да, мама.

– Что значит «да, мама»?

– Ты хочешь внуков.

– Ты должен жениться!

– Да.

– В этом году!

– Да.

– У тети Фаи Александр уже женат.

– Дважды.

Мама ушла в комнату, где ее ждали тетя Фая, тетя Рая и моя бабуля. Стратегический совет. Сенат и Высший Синод. Под разное настроение я называл их по-разному. Иногда даже «верхушкой Рейха», когда мама с тетушками особенно усердствовали.

Но сегодня, наверное, что-то совпало с моим настроением, блюзом, который всё настойчивее стучался в солнечное сплетение, ища выхода.

Я отложил альбом. Вышел на крышу, вдохнул вечернего воздуха и, перешагнув через разделяющий нас узенький парапет, подошел к подруге. Я имел право так ее называть.

– Привет.

– Привет.

Она подняла голову и улыбнулась.

– Слушай, а ты не замужем?

– Нет.

– Прекрасно! Выходи за меня!

Я знал, что она согласится. Наверное, если бы я был влюблен или хотя бы увлечен ею, то не решился не то что сделать предложение, а даже перешагнуть через парапет. Так бы и стоял там, и мял шляпу в руках, как последний мямля на планете.

А так…

– Хорошо. Выйду, – спокойно ответила она и, отложив альбом, встала (наверное, у нее затекла шея смотреть снизу вверх). И добавила, видимо, чтобы порадовать меня: – С удовольствием!

Сначала я посмотрел в альбом, лежащий у наших ног. Не понял ни слова, потому что там было написано на немецком. А потом посмотрел на свою будущую жену, и знаете что? Я был горд ею, как гордятся кем-то бесконечно родным. Я гордился женщиной, которая после полугода кивков и молчаливых встреч на крышах вот так просто согласилась выйти за меня замуж.

Я молча протянул руку, и она вложила в мою ладонь свою – испачканную черными чернилами, со смешными пальчиками с коротко остриженными ногтями и множеством серебряных колец. Кольца она, видимо, надевала по принципу «не для красоты, так для самообороны». Их можно с успехом использовать как кастет. Я так засмотрелся на ее руку, что машинально сказал вслух:

– Одно кольцо все-таки придется снять.

– Освободить место?

– Да. Для обручального. Хочешь, оно будет из белого золота, чтобы подходило под остальной ансамбль?

– Хочу. Сначала знакомимся с моей семьей или с твоей?

– А у тебя кто?

– У меня мама, бабушка и две тети.

– И у меня тот же комплект. Кстати, я Билли.

– А я – Агата. Мама Шекспира читала, да?

– Да. А твоя?

– «Занимательную минералогию». Она геолог.

– И ее любимый камень – агат?

– Да.

– Тогда я сочувствую твоему брату. Он, кстати, у тебя есть?

– Нет. Если б был, его назвали бы Аметистом или Опалом.