Дом блужданий, или Дар божественной смерти

Ах, Ритуля, Ритуля! Через четверть века Кроликов выпустит "Избранное", в котором не будет ни строки в адрес его второй жены, на закорках вытащившей оболтуса-супруга к признанию, пробившей ему театральные и радиопостановки, элементарно содержавшей его долгие годы, для чего вкалывавшей на трех работах: в театральном журнале, на радио и в театральном училище. Зато все предисловие целиком будет посвящено выяснению отношений с первой его незабвенной женой, которая когда-то бездумно навешивала ему рога ежедневно, а то и не по разу на дню. Впрочем, опять, что это я, правдоискатель и обличитель (на себя бы оборотился), чистоты нравов в то - наше - время не было, и быть не могло. Да и сейчас быть не может. Вот уже известные извращения даже помогают пробиться на самый верх, многие демократы первой волны никак не скрывали голубизны или розоватости, а наоборот, всячески трубили о своей оригинальности, которая помогала им становиться в мгновение ока важными госчиновниками, а то и членами правительства. Некий плохо помытый на вид журналист-эксцентрик, не жалея ни жены, ни сына, сбросил маску в популярной телепередаче и дал ряд интервью о счастливо обретенной свободе проявлений нетрадиционной сексориентации. Что ж, хорошее дышло ему в помощь!

VII

Не могу спать на спине. Обычно я засыпаю, ложась на живот, далеко вытянув ноги, подложив под голову ноздреватый от старости валун, жалкое подобие подушки, крепко обхватив его руками и нежно прижавшись к камню волосатой щекой. Конечно, во сне части массивного тела затекают, онемевают от пережатия сосудов и для возобновления кровотока приходится постоянно переворачиваться с боку на бок.

Просыпаюсь я чаще уже без каменной подушки, скатившись с волосяного матраса. Досыпаю, следовательно, на полу. Голова по-мертвецки запрокинута подбородком вверх. Рога уткнуты в пол или в стену, в зависимости от положения тела. Уши пластилиново смяты неудобной позой.

Ночная пыль припудрила виски, лоб и веки. Шерсть выросла повсюду ещё на два-три миллиметра. Ноздреватый валун, грязно-серый камень, грубозатесанный, сальнозалапанный булыжник, мой единственный друг, собеседник, (кстати, по-авестийски означает ложь и искажение истины, а в санскрите звучит друх), понимающий (мне кажется) мои мычания в простоволосых жалобах ночных, внезапно подсказал мне очередную тему словоизлияний.

Я, помнится, уже говорил об ощущении себя жертвой, предназначенной на заклание. Боги подсказали мне ещё одну интуитивную догадку. Мать моя, урожденная Персеида, сама того не подозревая, принесла на Крит основы зороастризма. Бедные будущие лингвисты, никак не умеющие расшифровать надписи крито-микенской эпохи, должны попробовать малоизвестные группы индоарийских наречий привязать к древнегреческому языку, примерно так, как в коммунистической Мангазее тюркские поэты набирали свои шедевры кириллицей, а после демпереворота перестрогавшие творения сначала на латиницу, а позже - на арабскую вязь. Жаль еще, что, скорее всего через 4-5 тысяч лет, исследуя крито-микенскую культуру, ученые ну совершенно не обратят внимание на то, что моя личная трагедия как бы репетирует и предваряет схватку зороастризма (митраизма) и христианства. Матричное сознание обитателей Средиземноморья настойчиво искало новых покровителей, новых богов. Крит находится как бы на перепутье между Западом и Востоком. Запад в данном случае - Эллада, Греция. Восток же - Персия, Иран, а дотоле горные отроги Урала и Алтая, где сформировались первые духовные устремления моих предков.

Ахура-Мазда ("Господь мудрости"), греческий Ормузд. а позднее древнеримский Митра - главные боги Заратуштры (греки называли его Зороастром), описанные им в священных книгах Гатах, из которых уцелела едва ли четвертая часть в обрывках и фрагментах, объединяются ныне в Авесту. Читатели "Лабиринта" могут обратиться непосредственно к первоисточникам или хотя бы перечитать Ницше, пусть и рискуя попасть в сети к лжеучениям наподобие принадлежащего демону Арешу, дескать, Ормузд (Ахура-Мазда) и Ариман (Ангра-Маинйу) были единоутробными братьями, тогда как на самом деле Ахура-Мазда был отцом и создателем первых шести богов (язата или Амэша-Спэнта), с которыми образовал "великолепную семерку", а затем - ещё 24 богов, спрятанных в мировом яйце от нападок Аирйамана и все-таки недостаточных для последующей борьбы с мировым злом. Причем человек не должен быть безучастным зрителем этой космической борьбы, военной добычей в которой служит Земля.

Всеобщее воскрешение мертвых начнется с жертвы, для которой Саошьянт (Спаситель), сын Заратуштры с помощниками-праведниками (15 мужчин и 15 женщин) убьют быка Хадайоша. Зороастр же родился в VII-м столетии до Р. Х на Урале (точнее 660-583 гг. до н. э.) В возрасте тридцати лет Зороастр удостоился Откровения и в продолжение последующих десяти лет имел семь видений, семь созерцаний Ормузда и архангелов. Затем пророк выдержал искушение со стороны карапа, принявшего женский образ Спендармат, и нападения со стороны сил зла. Наконец, приобрел первого ученика-приверженца, своего двоюродного брата Майдхай-Маонха.

Позже будет двор Виштаспы, заточение в темницу, чудесное спасение пророка, полное обращение в маздеизм царя Виштаспы, пришествие трех архангелов-вамшаспендов, многочисленные обращения в Индии, Иране и среди греков, кстати, последователем Зороастра был и Пифагор, о чем забыл упомянуть в "Шах-намэ" Фирдоуси, зато дал блистательные сцены священных войн.

В день Кхур месяца Артавахшито, достигнув возраста 77 лет и 40 дней, Заратуштра принял в своей молельне мученическую кончину от меча турка Турбаратура. Но зороастризм не умер вместе со своим основателем. По свидетельству Диогена Лаэртского (11-111 вв. н. э), непрерывная цепь преемников - магов тянулась аж до поражения персов во время нашествия Александра Македонского. До сих пор священное пламя поддерживают жрецы Авесты в храме огнепоклонников в Бомбее и Гуджарате.

В апокалиптическом видении перед Зороастром развернулась вся будущая история его религии. Семь ветвей дерева, выросшего на его глазах, символизируют не только золото, серебро, сталь и железо новых исторических эпох, но и новые религии, эпохи вер, среди которых иудейство, буддизм, ислам и христианство.

Передергивая ради красного словца, замечу, что Зороастр - Магомет (Моххамед) индоариев. Понятное дело, живший задолго до Магомета.

VIII

Ключ сильнее замка. Работа работой, но ещё больше хочется свободы, хочется излишеств, хочется любви и ласки. Ну и что ж, что до весны ещё далеко, что только-только отгорела лиственным пожаром осень, что наступила зима, вялотекущая как орз (острое респираторное заболевание). Снега в городе не было, как не было его и за городом, так, какая-то грязноватая кашица под ногами.

Я вышел из метро к кинотеатру "Россия" и медленно двинулся к памятнику неутомимого дуэлянта и картежника. Рядом со мною с той же скоростью вышагивала эффектная блондинка. Её кофейного цвета дубленка была распахнута, шарф сбился набок, оголив безупречную шею. Голова была непокрыта, и светлые вьющиеся волосы образовали пушистый нимб. Порыв ветра донес аромат её духов. Нет, решительно нельзя было противиться зову весны в середине декабря.

– Извините, вы не к Пушкину на свидание поспешаете?
– хрипло выдавил я первое, что пришло на ум, и искательно улыбнулся.

– Нет, к Чайковскому. Между прочим, иду на занятия в консерваторию.

– А можно мне вас проводить? Я в ту же сторону, представьте, в антикварный, около Дома медика. Кстати, позвольте представиться, я журналист и решил взять у вас интервью. Вы не против? Меня зовут Миша, а вас?

– Вера. Но для интервью я, думаю, плохая кандидатура.

– А кто вы по знаку Зодиака?

– Козерог, а вы?

– Телец.

– Господи, опять телец совершенно не совпадаем.

– У каждого правила свои исключения. Надеюсь, мы таки не будем бодаться по дороге. Я вам заранее уступаю.

– Что вы имеете в виду?

И я неожиданно для самого себя смутился и замолчал. Словно кончился запал или завод. Да, собственно, Вере и не нужен был мой ответ. Она шла по-прежнему рядом и изредка лукаво на меня поглядывала.

– Никогда не думала, что журналисты так быстро выдыхаются, - сказала Вера, зажмурилась на мгновение, сморщила аккуратный носик и чихнула; а затем продолжила рассказ о том, что ей необходимо быстро-быстро отзаниматься с педагогом (она была пианисткой) и следовало спешить в больницу, к отцу, у которого подозревают инфаркт.

Вера Важдаева, так звали мою спутницу, вернее, Вера Васильевна Важдаева (и сердце мое захолонуло, я-то прекрасно знал, хоть и не был знаком лично, писателя Василия Важдаева, автора замечательной "деревенской" прозы, друга Солженицына; в то время ряд инсценировок по его романам "Деревянные голубки" и "Леший" шли с аншлагом в самых престижных театрах. Я спросил, было, не дочь ли она того самого Важдаева, писателя?

Вера только рассмеялась и, продолжая рассказывать что-то из учебной жизни, незаметно протащила меня за собой по Тверскому бульвару.