Дом, где тебя ждут

– Уезжаем, Таня. Наша семья решила перебраться в Швецию. У жены в Стокгольме живет тетка. Там холодно, конечно, но лучше быть холодным, чем убитым, – изображая шведские морозы, месье Дюбуа обхватил себя руками и артистично задрожал. – А еще, говорят, по Стокгольму бродят лоси и поддевают людей на рога.

– Боюсь, без вас «Шустрый кролик» утратит свою прыть, – грустно пошутила Таня, увидев, как влажно заблестели ресницы месье Дюбуа.

Он звучно хлюпнул носом:

– Проклятые боши. Мало им Великой войны, после которой пала Россия. Теперь они хотят поставить на колени Францию. Верь мне, Таня, если бы не семья, повар Дюбуа стоял бы в первых рядах защитников и бил проклятых тварей своей поварешкой.

В отчаянных жестах месье Дюбуа мешались комизм и трагизм. Таня подошла и поцеловала его в щеку, соленую от слез:

– Счастливого пути, месье Дюбуа. Я буду скучать без вас.

Почти через год, кружным путем, до Тани дошли слухи, что судно, на котором семья Дюбуа плыла в Швецию, потопила немецкая подводная лодка.

* * *

«10 мая 1940 года Германия начала атаку на Западную Европу, напав на страны Бенилюкса и Францию», – как механическая шарманка, талдычило радио. Эту новость Таня слушала уже почти месяц, но до Парижа отзвуки боев пока не долетали. Надолго ли?

Щелкнув тумблером, Таня погрузила квартиру в сонную тишину.

Она любила начало ночи, когда мама с Варей уже спят, а на подоконнике качается полоса света от кованого фонаря дома напротив. День прожит, дневные заботы остались позади и можно позволить себе мысленно побыть вдвоем с Юрой. Иногда она ощущала его присутствие так близко, что начинала с ним тихонько разговаривать.

Сегодня хотелось сказать ему, чтобы он не беспокоился: хотя война идет фактически с сентября до нынешнего июня, в Париже тихо. На улицах не стреляют, и бои идут где-то далеко, словно бы и не на этой планете.

Конечно, она понимала, что своим рассказом заглушает собственное чувство тревоги за Варю, за маму, за Францию и, главное, за него, Юру, любимого и далекого.

Длинной тонкой иглой Таня подкатила к себе три бусинки – красную, белую и синюю – цвета французского флага. Если сложить их в другом порядке, то получится российский триколор, который гордо реял над Россией в момент ее рождения. Вернутся ли когда-нибудь благословенные времена, когда Ленинград был Санкт-Петербургом, церкви незыблемо осеняли землю крестами, а люди не боялись ходить по улицам и обсуждать с друзьями все на свете?

Рассортировав бусины, Таня посмотрела на пару настенных часов, висевших рядом, бок о бок. Одни показывали время в Париже, другие в Ленинграде. У Юры сейчас полночь. Спит ли он? Думает ли о ней?

Склонив голову над работой, она вспоминала, как Юра вел ее к гостинице гулкими проходными дворами, где стук шагов отдавался в ушах боем барабанных палочек. Подобно бусам, Таня перебирала каждое мгновение, когда они были вместе.

– Юра, Юрочка, знаешь ли ты про Вареньку? Конечно, знаешь. Отец Игнатий обязательно найдет способ сообщить тебе о твоей дочери. Сейчас она уже большая, скоро десять лет. Мы крестили ее в маленькой кладбищенской церкви, где купола похожи на весеннее небо. Когда мы вышли из церкви, к нам под ноги опустился белый голубь, и мама сказала, что это душа отца Игнатия.

Мелькали пальцы, путались мысли, бусинка за бусинкой выкладывался затейливый узор ожерелья.

Чтобы дать отдых спине, Таня встала и неслышно прошлась по комнате, на ходу наводя порядок: сложила плед, брошенный на диване, на столе у окна поправила салфетку под вазой, прикрыла дверку зеркального шкафа, мельком глянув на свое отражение. Некоторые знакомые считали, что она красива, но Таня не находила в своем лице особой привлекательности. Обыкновенная женщина под тридцать лет. Да, высокая, да стройная, да, большеглазая. Но и только. Распущенные волосы шелковой волной лежали на плечах. Таня заколола их двумя шпильками и снова села низать бусы.

Все ее шедевры рождались в ночной тиши. Вдохновение не терпит суеты шумного дня.

Сначала она услышала низкий вой, похожий на тяжелый вздох. Он шел волной со стороны улицы, постепенно набирая силу. Казалось, где-то далеко волна с размаху бьется о гранитные камни. Подчиняясь силе звука, в окнах мелко задрожали стекла. Погас свет. В спальне вскрикнула Варя:

– Мама, что это?

Рассыпая бусы по полу, Таня вскочила из-за стола. Ища ручной фонарик, она натыкалась руками то на стул, то на угол шкафа.

Варя снова вскрикнула, и на этот раз в ее голосе звучали слезы.

Таня, наконец, нашла фонарик и яростно закрутила ручку динамо. Свет выхватил полуодетую маму, которая подавала Варе одежду:

– Успокойся, Варя. Это воздушная тревога. Мы должны быстро собраться и спуститься в бомбоубежище.

– Нас будут бомбить? – страх в Вариных глазах сменился любопытством.

– Будем надеяться, что нет.

Не ожидая, пока Варя окончательно проснется, Таня натянула ей на голову платье.

Варя вывернулась:

– Там сзади надо застегнуть пуговки.

– Потом, потом пуговки. На, бери кофту, побежали. Мама, ты готова?

– Конечно, Танюша.

Как хорошо, что мама рядом!

Таня не переставала зажигать луч фонарика, замечая, что в соседских окнах тоже неровно пляшут по стеклам световые вспышки. Над головой, из квартиры этажом выше, слышался топот ног. Там жила семья с тремя маленькими детьми.

– Скорее, скорее!

По крутой лестнице один за другим сбегали жильцы. Внизу, в вестибюле, то и дело хлопали двери, пока консьержка не догадалась подпереть их шваброй. Электричество везде погасло, но сквозь сиреневую июньскую мглу было видно каждый дом. Тротуар был запружен людьми, которые бежали по направлению к метро. Гомонили женщины, плакали дети. Седая старуха с собачонкой под мышкой, остановившись посреди улицы, грозила небу тростью, похожей на рапиру дуэлянта.

Домовладелица мадам Форнье стояла у проема в подвал и громко зазывала своих жильцов пройти в бомбоубежище. Чужих она не пускала, и случайные прохожие, наткнувшись на суровой отказ, бежали дальше.

Варю толкнула в спину какая-то женщина:

– Прочь с дороги!

Падая на мостовую, Варя успела увидеть шикарное платье от кутюр с вышитой канвой по низу юбки.

Женщина переступила через нее, словно через бревно на дороге. Мама и бабушка тут же пришли на помощь, но она успела увидеть, что женщина тащит за собой Марка, а он оглядывается на нее и едва не плачет.

Уже сидя в бомбоубежище, Варя услышала, как бабушка тихо сказала маме:

– Эта дама, что сбила с ног Варю, мадам Брюль, сестра банкира, очень неприятная особа. Хотя мы вместе с ней посещаем одного стоматолога, она никогда не здоровается и везде лезет без очереди.

На длинной деревянной лавке, сколоченной явно второпях, Варя сидела затиснутая в самый уголок. Ранку на ободранной коленке противно дергало. Чтобы приглушить боль, она послюнила палец и приложила его к ранке. Морщась от боли, Варя подумала, что война – это очень неприятно, и еще вспомнила про папу Юру. Жаль, что он далеко и не может защитить их от врага. Она была уверена, что ее папа не бежал бы в убежище, как тот месье в разных ботинках, что сидит позади бабушки и прижимает к себе пузатый портфель. Папа Юра взял бы ружье или пушку и разил врага на всех фронтах. И еще она подумала, что будет молиться, чтобы война не докатилась до России и папе Юре пушка не понадобилась.