Дом коммуны

— Песни у нас еще будут, — заметив, что непросто дался тот романс Дьяконову, выручила ведущая. — К вам приехали артисты, они и споют, и станцуют. Принимайте самодеятельный коллектив...

После самодеятельного коллектива слово дали старейшему артисту драматического театра Ивану Певневу, и тот, что называется, позабавил и своих, и чужих.

— Театральные байки, — начал он, выдержав паузу, словно решал, с какой начать. — Мне в свое время посчастливилось исполнять на сцене роль Владимира Ильича Ленина. Чтобы исполнить ту роль, надо быть самому человеком кристально чистым, ведь эту роль утверждали тогда в обкоме партии. На самом верху. Однажды мы должны были показывать спектакль не на базе, а на выезде. Поскольку я появляюсь только в конце спектакля, а грим был сложный, меня долго гримировали, ведь вы сами видите, как сильно я похож на Ленина... И вот уже идет спектакль, а я все еще в гримерной. Потом везут меня на микроавтобусе. Так было не один раз. Едем, значит. Я за ширмочкой сижу, текст просматриваю... а в это время останавливает нас гаишник. Проверил у водителя документы, спрашивает: «Кого везешь?» Тот отвечает: «Ленина! Владимира Ильича!» Надо заметить, что водитель был новенький, и когда я садился в микроавтобус, смотрел на меня большими глазами. Гаишник, конечно же, не любит, когда с ним острят, угрожает: «Я тебе сейчас покажу, понимаешь тут, такого Ленина!..» И отодвигает ширмочку, удивленно моргает глазами. А добил его я, когда заговорил голосом Ильича: «Что, батенька, случилось? Не пропускают нас к броневичку? Непорядок, непорядок!.. Позвоните, товарищ милиционер, в Смольный, и передайте, что подъеду и разберусь сам! Окончательно! Мало не покажется! Мы защитим свою революцию! Так и передайте!» А водителю: «Вперед, только вперед, батенька!.. Так победим!..»

Все посмеялись от души.

Про второй случай говорил более сдержанно, и поскольку сам был щуплый, то, возможно, над ним и пошутил коллега. Одним словом, был в театре шибко худой актер, и однажды на капустнике тому подарил другой актер ремешок от часов: на, говорит, Николай Васильич, дорогой ты наш, ремешок, пользуйся на здоровье, чтобы штаны не потерять...

Представители от руководства района вручили хоспису телевизор «Горизонт», а деду, что был с медалями, и Митрофановне — денежные премии. Объяснили: как участникам войны.

Кто-то полушепотом заметил:

— Дети приедут и отнимут...

А затем зашевелилась, забеспокоилась Митрофановна и, облизав языком сухие губы, пошаркала к пианино. Все удивленно наблюдали за ней. Куда ж она? Старуха тем временем подняла крышку, села на мягкий стул-круглячок, и ее костлявые пальцы рассыпались по клавиатуре, и — на удивление хосписцев, не гостей, тех мало чем можно было пронять! — полилась мелодия «Венского вальса» Штрауса. Митрофановна играла еще что-то, еще, еще... И в ее глазах были слезы, казалось, она забыла, где находится и что делает... Для нее словно остановилась жизнь, вокруг ничего не существовало, кроме музыки!..

На фуршете опять пел Станислав Дьяконов, ему подпевала та белокурая женщина, что минутами раньше упрекнула художников, почему, дескать, они не оставят в дар хоспису все привезенные картины. И опять же, никто так и не знал, откуда взялась здесь эта женщина, кто она такая. Гости, по-видимому, думали, что она местная, а хосписцы — что приехала вместе со всеми... Позже женщина сказала, что она родственница одного главного начальника…. И вскоре будет вступать в Союз писателей, вот только допишет ей вторую книжку стихотворений ее подруга, которая уже давно в том писательском союзе. Она бы, мол, и сама написала эти стихотворения, что за проблема, но завтра едет в Москву, послезавтра — в Киев, а там и еще куда-то. Самой некогда. Ничего, посидит подружка, у нее времени полно, тем более, что пошла на пенсию и уже не ездит в Россию торговать разным ширпотребом. А она сама, хоть тоже на пенсии, еще подработает: теперь, когда много больных людей, спрос на народного доктора есть, и шанс не надо упускать. Хватит денег не только писать книги, но и напечатать в типографии. Так что посмотрим, кто чего стоит, господа художники и к ним примкнувшие!..

Лишь один Данилов знал эту женщину, но вида не показывал, и радовался, что она хоть не пьет водку, поскольку бесцеремонности у нее и так хватает — может наплести такого, что другой в пьяном виде до этого никогда не додумается.

Уже дома Данилов прочел на бумажке, какую подала ему после встречи старушка в хосписе: «Заберите от меня соседку Митрофановну. Она попортит мне всю нервную систему. К. И.»

Странно: просит человек, чтобы ей помогли, а полностью не указывает ни фамилии, ни имени... Ломай голову теперь. К. И. И почему она обратилась к нему, к писателю? Были же там люди из отдела социальной защиты. Есть местное начальство, в конце концов. Так нет, обратилась к нему. Хотя, что ж здесь непонятного: писатель всегда был для всех людей носителем совести, правды.

И хорошо, и приятно, что им еще верят и на них надеются. Запятнать такое доверие Данилов не хотел и решил вернуться к той женщине, которая подала ему этот клочок бумаги с не совсем обычной для него просьбой.

Он узнает ее, когда встретит.

Раздел 19. Исповедь

И через несколько дней Данилов выбрался в Старые Дятловичи, решил навестить К. И. Добирался на попутной до Чкалова, там много дачников, поэтому проблемы не испытал: подобрали при выезде из города. Почти не стоял на дороге. Труднее было с транспортом до хосписа — туда пешью далековато, надо только ехать. Неблизкий, как говорят, свет. Но — повезло опять. Как раз подвернулся знакомый агроном, он и доставил почти прямиком к месту назначения.

— Через часик заеду, — не прощаясь, пообещал агроном. Его легковая покатила дальше по лесной дороге, над которой висели, почти перехлестываясь, густые чуприны старых, вековых сосен, а Данилов зашагал к двухэтажному зданию хосписа, которого из-за зелени почти не было видно.

Здесь он не впервые, и наведывался не только к больным. Вон в том доме, построенном на городской манер, в типовой двухэтажке, живут учителя-пенсионеры, муж и жена Моторенки, Иван Михайлович и Мария Степановна. Недавно про Ивана Михайловича писали много и в разных газетах — отметили его восьмидесятилетие. Один очерк написал и он, Данилов. Приезжал сюда тогда с фотокорреспондентом БелТА Сергеем Холодилиным. Дети у этих уважаемых учителей-пенсионеров занимают высокие должности в областном центре. Один работает главным экономистом в производственном объединении комбайностроителей, второй — заместителем начальника управления здравоохранения облисполкома, третий успешно занимается бизнесом: его фирма «Меркурий» широко известна.

Проходя мимо дома своих старых знакомых, Данилов их не увидел. Оно так, может, и лучше: иначе нужно было бы обязательно остановиться, поговорить, а те — люди гостеприимные, стали бы приглашать в дом. И отказаться неудобно, а зайти — значит, потерять время, тогда Кириллу, агроному, пришлось бы ждать. А тому, как правило, всегда некогда, начнет нервничать.

Вот такое оно, это хрупкое колесо жизни!

Катерину Ивановну Данилов встретил, на свое удивление, сразу же во дворе. Она подходила откуда-то по лысой тропинке к крыльцу. Поздоровались. Старушка зарделась, засуетилась, не знала, как и что ей делать, однако выручил ее сам гость:

— Мне к К. И. Не подскажете, как пройти к ней?

— Я — Катерина Ивановна.

— Надо даже! — растерялся Данилов. — А я и вообще сомневался, что встретимся... Очень приятно. Удачно как встретились!..

— Да, это я и есть.

— Давайте посидим на скамье. Не холодно. Согласны? Слушаю вас, Катерина Ивановна. Расскажите, как дела. Как Митрофановна, соседка ваша?

После некоторого молчания, старушка подняла взгляд на писателя:

— А мне уже и не надо помогать. Все само образумилось. Теперь я совсем одна в комнате. Уже второй день...

Данилов по тому, как посмотрела на него Катерина Ивановна и по ее голосу, тихому и дрожащему, все понял: Митрофановны не стало. Он ощутил, как горечь подкралась и к его сердцу, хоть кто ему та Митрофановна. Но на всякий случай, скорее для того, что бы заполнить неловкую паузу, спросил:

— Умерла?

— Вчера похоронили. Наигралась на пианино тогда, когда вы приезжали, и убралась. Боже, можно подумать, что это я помогла ей... Гнала же из палаты. Не терпела ее. Но я не хотела, чтобы она умерла. Вы мне верите?

— Ну конечно. Вы-то здесь при чем?

— А раз вы, товарищ писатель, приехали, то, чтобы не напрасно, расскажу я вам... послушайте... Или, может быть, не надо?

— Отчего же, говорите.

— Про Митрофановну? Ага, значит... Я сразу как-то к ней с подозрительностью отнеслась. Бывает так: только встретишь человека, и не возлюбишь. Душа отталкивает. Так и я. Невзлюбила ее, и хоть ты что мне сделай. Правда, манеры у нее просматривались городские. Больно она какая-то накрахмаленная, что ли, была. Когда заиграла на пианино, то я сразу вспомнила свою подружку Сергеевну, та просила, прямо наказывала: проследи, играет ли она на пианино, если играет, тогда... она... Играет! Играет! Написала в тот же день Сергеевне. Та ответила: ты не ошиблась. Немецкая подстилка. Да, да, вы не удивляйтесь. В войну, когда Дом коммуны заняли немцы, там организовали кабаре. И вот эта самая Митрофановна, тогда просто Нинка, тешила немцев... У нее в Доме коммуны, говорят, и комнатка была, где принимала женихов-то. Сергеевна слышала про Нинку много чего уже после войны и весьма часто ее видела, когда она в том доме играла на пианино в пионерской комнате. До нашествия. Немцы же платили ей хорошо. Девка она была красивая, фигуристая. И свою семью кормила за ту музыку, и тело. Я, получается, осуждаю ее. Да? А имею ли на это право? Кто я такая, чтобы осуждать? Каждый выживал, как мог. Но ей же премию денежную вручили, вы же видели, товарищ писатель. Вместе с тем дедом. Как участнице войны. Как это понимать? Я уже начинаю сомневаться, что и дед тот, Петрович, воевал. Как воевала Митрофановна, мы с вами знаем. Нет, нет справедливости в этом мире. Если не будет ее, справедливости, и на том свете, то к какому ж Богу тогда нам обращаться? Господи, ты слышишь нас или нет? Дай веры и правды, молю тебя, Господи! — Катерина Ивановна перекрестилась. — Ну, да и пухом земля ей, Митрофановне. Пускай там ест свою фырканную картошку. Одна. Ведь желающих не будет. Это все одно, что плюнуть в колодец, чтобы никто не пил из него воду... Ну да ладно. Нет Митрофановны. Пусть спит. А про себя я не буду ничего вам говорить, товарищ писатель. Разве только о том, как на улице оказалась. Вы про это не пишите. Прошу. А то внук, Николай Валентинович, обидится... Квартиру мою он проворонил, да-да... Время теперь жестокое... Не всем по характеру. Не выдержал. А отчего? Сдается мне, что внук людей не любит — только себя, всего, с ног до головы. Вот и получил за свой разврат. Судный день должен наступить. Обязательно. Софья Адамовна, у которой я квартировала, женщина хорошая, однако и у нее свои проблемы — квартира тоже понадобилась детям. Еще вот здесь, в хосписе, и встретимся. Всякое бывает. Хотя в наш хоспис не каждый попасть может. Блат нужен. Мне Минеров, Павел Сергеевич, помог. Спасибо ему. У него тут поблизости колхоз, в Глушце. Сам и привез. Живи, говорит, Катерина Ивановна, и не думай ни о чем. За тебя будут думать другие. И полечат на месте, и накормят. А теперь вот, когда убралась Митрофановна, то и мне веселее будет.... Подселят кого или нет — еще неизвестно, но пока то да се, хоть поживу спокойно...