Дом, который построил Джек

— Да, был.

— Надеюсь, что так, — сказал Уоррен.

На самом деле он думал, что Кабул лжет ему в глаза. Иначе все было бы просто, но просто никогда не бывает.

Глава 2

А ЭТО ПЕТУХ, ЧТО С УТРА ГОНОШИТСЯ,

ТОРОПИТ СВЯЩЕННИКА СТРИЧЬСЯ И БРИТЬСЯ…

Тело находилось в одном из отделений большого холодильника в морге больницы «Добрый самаритянин». Его привезли на «скорой помощи» с Уиспер-Кей утром тридцатого января и в тот же день произвели вскрытие. Было уже пятое февраля, но взять тело для погребения по-прежнему было некому. Единственный, кто мог бы это сделать, находился в тюрьме, и его-то и обвиняли в убийстве.

— Его умело убили, — сказал Блум. — Точнехонько в сердце — и привет, Чарли. А порезы на ладонях — это при самообороне.

Он, казалось, совсем не замечал той вони, которая шла из трех помещений, где лежали трупы, и еще из одного, забитого химикалиями. Мэтью же просто задыхался, он с трудом подавлял рвотные позывы, ему хотелось зажать нос, но он опасался, что это подорвет его престиж.

— Нож из того комплекта, что лежит там, на кухне, — сказал Блум. — Поварской нож. Длина лезвия двадцать пять сантиметров.

Удобное оружие. Значит, тот не шел в дом, чтобы убить, но случилось что-то, и он нашел в кухне этот нож. Но что случилось? Кто убил и почему?

— На ноже остались отпечатки пальцев обвиняемого, — заметил Блум.

Он сообщал факты совершенно бесстрастно, этот здоровенный мужик со сломанным носом, с лапищами уличного драчуна и нью-йоркскими интонациями. Половину своей жизни он был полицейским. Факты, факты, одни только факты, господа.

— Обвиняемый был весь в крови жертвы, та же группа, никаких сомнений. Положительная реакция на СПИД, тебе это известно?

— Нет, — ответил Мэтью.

— Прокурор штата, отдел шерифа и мы тоже считаем, что утром Ральф Пэрриш все еще злился на брата и на все это нечестивое сборище, вот и заколол его. Ты можешь надеяться только на одно: доказать, что это не было преднамеренным убийством, тогда его квалифицируют как убийство второй степени. А не то — быть твоему клиенту на горячей сковородке.

И никаких эмоций в голосе! Поджарят, мол, твоего клиента, фермера из Индианы, который до этого рокового дня. Бог знает сколько лет, поддерживал своего единственного братца, давал ему возможность жить на широкую ногу здесь, в солнечной Флориде, где сезон дождей умещается в один коротенький месяц февраль. Он же оплатил и этот прекрасный дом на берегу залива в Уиспер-Кей. И мирился с тем, что его братец-гомик, смотрел на это сквозь пальцы до той ночи, когда не смог сдержать отвращения ко всему этому.

— Я любил моего брата, — повторял Ральф Пэрриш, и Мэтью ему верил.

Да, хорошие ребята и плохие ребята.

Детектив Морис Блум был из хороших ребят. Но в этом деле они с Мэтью стояли на противоположных позициях.

— Не за те дела ты берешься, — сказал ему Блум. И он выглядел грустным, ведь Мэтью был его приятелем. — Кроме того, здесь все очевидно.

— Но ты же знаешь о человеке в черном, — сказал Мэтью. — Который сбежал, когда Ральф спускался по лестнице. Он говорил о нем на допросе и…

— Знаю, конечно, и мы уже с ним поговорили, — сказал Блум.

— С Иштаром Кабулом?

— Это его уличная кличка. Он — Мартин Фейн, еврей.

Блум покачал головой, удивляясь, что очаровательный еврейский мальчик стал гомосексуалистом. Там, где рос Блум, таких превращений не было. Некоторые из них могли стать полицейскими, но только рядовыми, — выше уровня капитана полиции в Нью-Йорке поднимались обычно только ирландцы. В последнее время на службу принимались и негры, ну а уж если ты еврей, то лучше пробиваться в раввины, еще вернее — стать каким-нибудь бухгалтером.

— Мэтью, — сказал Блум, — ведь у твоего клиента в руке было оружие убийства и…

— Он вытащил его из раны…

— Тебе не кажется, что это глупо?

— Он думал — брату станет легче от этого.

— Это он сказал, чтобы объяснить, почему он весь в крови.

— Но так и было!

— Нет, Мэтью, не так. Если и можно найти такого глупца, то разве что на Марсе, где ни кино, ни телепередач. На самом деле твой клиент поссорился с братом накануне ночью, у нас есть двенадцать свидетелей, которые готовы поклясться, что уже тогда дело едва не дошло до тумаков. А утром ссора вспыхнула с новой силой.

— И один из этих свидетелей — Иштар Кабул, а остальные…

— Ты считаешь это загадочной историей, — сказал Блум. — Нет тут никакой загадки, Мэтью, и никаких незнакомцев, убегающих по побережью в клубящиеся туманы, никаких…

— Но ведь был же он!

— По словам Пэрриша. Он — единственный, кто видел загадочного человека в черном.

— Но Кабул-то был на вечеринке в черном.

— И одновременно в постели с одной дамой… — оборвал его Блум и добавил: — У него алиби, Мэтью. Это может подтвердить и прокурор штата, спроси у него. Кабул чист, поверь мне. Его дама поклялась всеми святыми, что они были вместе тогда, в семь часов утра.

— Значит, ты говоришь, дама?

— Дама… А ты что, никогда не слышал о бисексуалах?

— И зовут ее Кристи Хьюз?

Блум прищурился.

— Так ты уже знаешь? Тебе рассказал прокурор штата?

— Нет, он мне не рассказывал.

«Я БЫЛ В ПОСТЕЛИ С ДАМОЙ ПО ИМЕНИ КРИСТИ ХЬЮЗ».

Таково было первоначальное алиби, высказанное Кабулом Уоррену накануне вечером. Соврал, выходит, полиции и Уоррену тоже пытался соврать. Единственным отличием было то, что полиция была готова принять эту ложь, поскольку они уже получили своего убийцу. Уоррен же не был готов принимать на веру НИЧЕГО: ведь он-то трудился над тем, чтобы доказать, что Ральф Пэрриш не совершал убийства.

— Я думаю, у вас есть заявление от мисс Хьюз, — сказал Мэтью.

— Да, с клятвенной присягой.

— И получается, что Кабул чист, — сказал Мэтью.

— Разумеется. А здесь лежит педик, который вел роскошную жизнь на денежки брата. Этакий гомик-петушок, отнюдь не паинька. В прошлом сентябре он обвинил одного из своих любовников в организации драки на сборище гомиков, наш дорогой Джонатан Пэрриш.

— Расскажи-ка об этой драке, — попросил Мэтью.

— Нет проблем.

Это было седьмого сентября прошлого года, ночью в уик-энд перед Днем труда. Звонок с жалобой на это сборище раздался без четверти одиннадцать. Управление полиции Калузы отреагировало не спеша, только в одиннадцать двадцать четыре. Дело было в «Скандале», в баре для гомиков, над греческим ресторанчиком в Майкл-Мьюз.

Приехавший туда по вызову полицейский в форме — в Калузе носят такой голубой костюмчик — поставил свою машину за углом. Он сразу понял, кто был причиной вызова: высокий блондин удерживал за руку этакую знойного вида бабенку в пурпурном платье и туфлях на высоком каблуке и с ремешками на лодыжках, с пурпурной кожаной сумочкой на плече и в светлом парике с завитками. У блондина текла кровь из пореза над левым глазом, а женщина старалась вырваться от него, но он крепко ее держал. Та ночь выдалась жаркой и влажной. Платье на женщине было в беспорядке. Вокруг подмышек и на груди расплывались большие пятна пота. Офицер полиции записал, что температура была девяносто шесть градусов по Фаренгейту, о чем можно было судить без всякого термометра — по одному виду этой дамы.