Дом малых теней

В том немногом, что она увидела, не было никакой невинности и никакого волшебства. Эта марионеточная труппа служила зримым проявлением безумия ее создателя — безумия, порожденного войной, утратами, жизнью в изоляции.

У подножия каждой кровати стояла пара крошечных башмачков или тапочек. Под закрытыми алыми шторами располагался большой кожаный сундук с рядами заклепок на гранях и стыках. Кэтрин не сомневалась, что перед ней тот самый сундук, который она видела в гостевом доме в Грин-Уиллоу. Если бы свет был лучше, при ближайшем рассмотрении она определенно увидела бы под железным замком нанесенные по трафарету инициалы М. Г. М.

— Позвольте их вам представить.

Ой, вот только вот этого не надо…

— Итак, вот это — Сумасбродка Молли-Крошка. Рядом с ней Увалень Джон. Вон там — Гнида, Рифмоплет, Плут Пиликала и Несносный Трепач. В дядиных спектаклях эта четверка всегда играла злодеев. По другую сторону — Клуша Гризель, Честная Искусительница и Прелестная Розамунда. А под дальним окном — Профессор Никто. Когда-то их было двенадцать, но бедняжки Джек Пудинг и Попелотта Пьянь давным-давно потерялись, да так и не нашлись.— Эдит понизила голос до чуть слышного шепота.— Для такой сплоченной труппы то была страшная трагедия. Мне не следовало бы даже произносить здесь их имена. Остальным это не понравится. Что ж, не будем больше тревожить их покой.

— Не будем,— выдавила из себя Кэтрин.

— Свет. Быстро!

Эдит не успела договорить, как рука Кэтрин уже была на выключателе.

— Вывезите меня. Мы и так успели им досадить.

Оглядываясь назад, чтобы убедиться, что ни одна головка не повернулась и не смотрит за их отступлением, Кэтрин недостаточно проворно выкатила коляску из комнаты. Пока она толкала Эдит в коридор, ее охватило странное чувство. Такое она прежде испытывала только во время паники на работе, перед лицом противника, но теперь у нее возникло стойкое ощущение, что обитатели комнаты слушали ее мысли. Что каким-то непонятным образом ее чувства усилились в этой комнате. А еще больше тревожила мысль, что ей придется спать на том же этаже, где располагалась детская.

Она попыталась говорить спокойно:

— Замок. То есть дверь. Ключ. Не нужно запереть комнату?

Эдит выглядела довольной.

— Нет, что вы. Эта дверь всегда открыта. Вы же не стали бы запирать ребенка в комнате?

Глава 23

И вот она вновь в комнате, в существование которой не поверила бы, не окажись в ней сама. Десяток детских деревянных стульчиков выстроился в два ровных ряда. Стульчики белые, расписаны животными, стоящими на задних лапах и одетыми совсем как люди.

Кэтрин сидела на одном из двух мягких стульев для взрослых, стоящих по обе стороны проектора, словно позаимствованного из музея кино. Должно быть, на них когда-то сидели мать и дядя Эдит в окружении своей неживой труппы и смотрели записи представлений, которые сама Эдит называла мистериями жестокости. Мод ждала, пока Кэтрин устроится в детской, чтобы начать показ.

Экраном служила белая простыня, заменившая задник идеально сохранившегося кукольного театра Мэйсонов — гигантской сборной конструкции, что занимала всю ширину комнаты и была сделана из разъемных блоков, чтобы можно было ее переносить из комнаты на задний двор и обратно. Каркас, плунжер и просцениум были сделаны из дерева и покрыты золотой и алой краской. Наличие темно-фиолетового раздвижного занавеса указывало на возможность менять декорации на сцене.

Театр сам по себе был произведением искусства, заслуживавшим отдельной выставки. Он был значительно больше немецких и итальянских передвижных подмостков — работая в Музее Детства в Бетнал-Грин, Кэтрин видела подобные штуки ежедневно.

Кэтрин задалась вопросом, существуют ли какие-то распоряжения касательно этой части наследия М. Г. Мэйсона — не будет же Эдит владеть этим всем вечно. Ни о каких наследниках речи не шло, а на продажу театр не выставлялся. Так что же станет с последним плодом странных фантазий дядюшки Эдит?

Прежде чем оставить Кэтрин наедине с театром, Эдит рассказала ей, что после войны Красный Дом посетили люди из «Би-Би-Си», чему дядя поначалу сильно обрадовался, но потом он столь же сильно огорчился. По словам Эдит, во время Второй Мировой войны М. Г. Мэйсон, посещая кинотеатр в Хирфорде, решил, что кино — отличный способ ознакомить широкую публику со своим мало кому известным творчеством. Да, его мольбы о мире, воплощенные в жутких образах крыс, дали результат, обратный желаемому, но впоследствии он перешел к задумкам еще более масштабным. Или так ему тогда казалось. Похоже, его племянница и хранительница наследия не вполне понимала эти его задумки. Но съемочная группа из «Би-Би-Си», приглашенная снимать его кукольные драмы, так и не вернулась после первого посещения и не стала транслировать те кадры, что были засняты в Красном Доме.

Рассказывая об этом, Эдит использовала несколько иные формулировки, но, исходя из фактов, Кэтрин предположила, что одного визита в Красный Дом было для «Би-Би-Си» более чем достаточно. И теперь, сидя перед экраном и чувствуя, как внутри нарастает неприятное напряжение, предвестник грядущих мерзопакостных ощущений, она вполне понимала такое решение съемочной группы.

Когда Мод выкатывала Эдит из комнаты, та бросила напоследок:

— У нас осталась единственная копия. Они сочли, что фильм будет слишком вредить детской психике.— Одно воспоминание об этом страшно рассердило старуху.— А дядя и не говорил, что это для детей! Они, как и все прочие идиоты, решили, что его театр — всего-навсего развлечение для младенцев. Сами они такие же недоумки, как и те, кому якобы адресованы дядины пьесы!

Слушая эту гневную тираду, Кэтрин подумала: вдруг в недрах «Би-Би-Си» сохранились исходники фильма? Одна копия осталась здесь, и в связи с прибытием бобины с пленкой в пятидесятых-незнамо-каких годах в Доме возник такой ажиотаж, что Мэйсон купил по сходной цене проектор. В ту пору обитатели Красного Дома еще не были так стеснены в средствах. Проектор по-прежнему работал.

Просмотр планировался сугубо приватный. Ни Эдит, ни Мод, исполнявшая обязанности киномеханика, остаться с ней не пожелали, быстренько покинув комнату. Может быть, фильм им надоел, ведь он служил одним из весьма немногих развлечений в Красном Доме, и его обитатели, возможно, уже насмотрелись до тошноты. Но раздумья Кэтрин о том, а знает ли вообще Эдит, что в мире существуют телевидение, радио, музыка, резко оборвались — ее вниманием всецело овладело происходящее на экране.

Если первый кадр представлял собой некое заявление о намерениях, то Кэтрин с удовольствием воздержалась бы от просмотра всего, что последует за этим вступительным изображением, заполнившим экран на всю длину и ширину — оскалом, намалеванном на черно-белом гипсовом лице.

Судя по участкам стершейся записи, мерцанию и плохому качеству пленки и отсутствию звука, кадры были сняты задолго до заявленных пятидесятых. По изначальному замыслу глаза на лице, заполнившем экран, должны были излучать восторг или радостный задор, но выражение их потускнело. Округлые младенческие черты, в том числе и нарумяненные щечки, покрывала паутина черных трещин. Нос отсутствовал. На его месте зияла уродливая дыра. В застывшей тусклой ухмылке читалось звериное наслаждение тем шоком, что испытывал зритель.

Прическа куклы походила на нелепый парик, современный клоунский атрибут, налакированный или смазанный бриолином по обе стороны от прямого пробора. Голова была старая, скорее всего, изготовленная еще в домэйсоновские времена. Однако Кэтрин уже видела нечто подобное в своих снах. Вид этой головы резко пробудил в памяти что-то из ее трансов, что-то касающееся детей из спецшколы. И не скрывалась ли эта марионетка в детской под одеялом сегодня утром вместе с другими? Кэтрин вздрогнула, вспомнив копну курчавых черных волос на подушке. Ну нет, никакой связи с ее личными проблемами кукла иметь не могла. Одно время у всех манекенов-чревовещателей и марионеток, изображавших мужчин, были похожие головы, да и подобные прически встречались нередко. Да, она видела чепчик в спальне, но куклы-девочки из 1880-х тоже носили чепчики. Однако она так и не могла понять, откуда такие образы могли возникнуть в ее детском воображении.